Владимир Винниченко - Золотые россыпи (Чекисты в Париже)

Соня щупает решительнее. Да, впечатление такое, что завёрнута бумага и ещё что-то твёрдое. Найти бы конец пояса или булавку и размотать. Но где он, этот конец? Искать его через сорочку очень трудно.

Соня потихоньку просовывает руку под сорочку, прикасаясь к поясу и голому животу.

Но в это мгновение Гунявый, словно от удара электричеством, вскидывается всем телом, испуганно, широко раскрытыми глазами смотрит Соне в лицо и кулём скатывается с кровати. Дико оглядев комнату, он хватает себя за грудь, нащупывает пояс, потом, снова уставившись на Соню и не переставая тяжело дышать, начинает торопливо, беспорядочно одеваться.

Соня садится на кровать и следит за ним удивлённым взглядом.

— Что случилось? В чём дело?

Гунявый не отвечает и, сопя, одевается. Соня, закусив губу, натягивает на голое тело край простыни.

— Да в чём же дело, милый?

Вдруг Гунявый поднимает голову, размахивается и изо всей силы бьёт себя по лицу. Да так, что голова отшатывается в сторону, и оплеуха мокро чавкает в ушах.

Соня с неподдельным ужасом становится на колени, выпустив простыню.

— Ради Бога, в чём дело?

Гунявый, не отвечая, не глядя на неё, идёт к умывальнику и суёт под кран голову. Соня нерешительно садится и не знает, одеваться или ещё подождать. Плеск воды за согнутой спиной не прекращается, руки зло, упрямо трут голову, обливают, снова трут.

Наконец, спина разгибается, и Гунявый начинает вытираться — так же сильно и долго.

Соня, поколебавшись, медленно натягивает простыню на тело, оставляя, однако, часть его неприкрытой.

Гунявый приглаживает волосы обеими руками и подходит к кровати. Бородка взлохмачена, лицо в белых и красных пятнах, одна щека отчётливо краснее другой.

Соня боязливо встречает его глазами, чуть больше опустив простыню.

— Что случилось, милый?

Гунявый закрывает её простынёй и, бережно взяв руку, виновато и почтительно целует.

— Простите меня, пожалуйста.

— За что? Я ничего не понимаю. В чём дело?

— Я не должен был этого делать. Вы добрая, чистая девушка, а я затянул вас сюда, как…

Соня возмущается так, что садится снова и совсем сбрасывает простыню.

— Что за глупости? Я сама хотела этого, никто меня сюда не затягивал! И ты мне настолько дорог, что везде, где бы…

Гунявый, как от неосторожного прикосновения к ране, болезненно морщится и торопливо машет рукой.

— Не надо, не надо, не надо! Я — мерзок. Вообще мерзок. Понимаете? Говорю вам это совершенно серьёзно, спокойно и сознательно. Если бы вы знали меня, с отвращением и ужасом плевались бы и мучились всю жизнь, оттого что разрешили мне дотронуться до вас, а не то что… Ради Бога, одевайтесь скорей…

Он стремительно отходит и садится в кресло, повернув его спиной к кровати, а голову оперев на руки. Соня решительно, зло одевается, насупив брови и сосредоточенно размышляя. Гунявый сидит неподвижно, горбом выпятив широкую спину в сорочке с мокрыми пятнами возле шеи.

Соня подходит, подвигает кресло ближе, садится и кладёт руку ему на плечо.

— Слушайте, милый, вы всё преувеличиваете. Если вы…

Гунявый осторожно освобождает плечо и поворачивается к ней лицом. На нём такое глубокое страдание, что Соня замолкает и что-то больно колет ей в сердце.

— Не надо! Наталья Петровна! Уж поверьте мне. если я это говорю. И простите меня, если можете.

— Голубчик, за что мне прощать вас? Совершенно искренне повторяю: вы глубоко ошибаетесь. И совершенно напрасно мучаетесь: я вовсе не такая «чистая» и «непорочная», как вам кажется. И что такое вообще эта глупая «чистота»? Разве я говорила вам; что у меня не было любовников, что я — «невинная», «чистая» девушка?

Гунявый качает головой.

— Не в том дело.

— А в чём же?

Гунявый смотрит себе на колени и какое-то мгновение молчит.

— В том, что даже самая последняя, «самая грязная» проститутка в тысячу раз чище меня. Понимаете?

И он смотрит прямо в лицо Соне такими измученными глазами, что она вдруг берёт его руку, крепко прижимает к своей груди и тихо говорит:

— Не надо так думать, не надо, милый. Никаких «чистот» и «грязей» нет. «Грязная проститутка»! А мужчины, у которых сотни женщин, чисты? Преступление? Убийство? Жестокость? Ах, знаете… Они не устраивали массовых убийств? Они не насиловали? Они не мучили, не позорили нас?

— Кого «нас»?

Соня, опомнившись, внимательно смотрит на него.

— Ну. тех, что совершают так называемые «преступления». И каким бы вы ни были, вы не могли совершить и сотой доли преступлений, которые творят эти «чистые» во имя своего закона, цивилизации, патриотизма и тому подобного лицемерия. И ни у кого из них нет и сотой доли такого раскаяния, как у вас, голубчик. И вы в тысячу раз лучше их всех… Нет, нет, я говорю вам это абсолютно искренне. Напрасно вы…