Ричард Олдингтон: Все люди - враги

С никудышным и обременительным духовным вооружением выступил Тони из Вайн-Хауза и ринулся в окопное пекло.

Война отмела выспренные фразы, и он с возмущением понял, что оказался "пешкой в поединке двух зол". Развеялись иллюзии, оставив зияющую пустоту, тяжкое чувство бесцельной досады, хаос и смятение; возникло презрительное, опустошающее недоверие ко всякому исканию истины, во всякой теории виделось навязчивое поучение, любое коллективное начинание отпугивало и страшило.

- Военный разбой и послевоенное хищничество, разгул эгоистических вожделений, беспардонное стремление урвать, пробиться ("по принципу: не жалей, оттискивай") вызывали в Энтони Кларендоне перемежающиеся чувства ужас, омерзение, скорбь, отчаяние, недовольство, злобу, приступы ярости, когда он снова готов был убивать, "но не каких-то вымышленных врагов в серых шинелях, а настоящих - у себя дома". Преобладающим, устойчивым оставалось скорбное смятение.

Война вызвала в Энтони отвращение к смерти, и, опираясь на частицу уцелевшей воли, он боролся за жизнь: вначале за то, чтобы не поддаться слабости и в припадке отчаяния не пустить себе пулю в лоб, затем, "чтобы взять все, что можно, от жизни".

Все в нем было покалечено и восстанавливалось с огромным напряжением нервов. Вероятно, он не бился бы в такой истерической дрожи, если бы не одно роковое обстоятельство. Тело и душа его были изранены, однако уцелел, остался нетронутым живучий индивидуализм, доспехи, в которые он облачился, не разошлись по швам.

В Энтони Кларендоне не свершилось счастливой перемены, выпрямлявшей извилистые пути многих интеллигентов. Пройдя испытания фронтом, они проникались силой народного коллектива, в них крепла воля - не только к жизни, рождалась воля к борьбе. На какое-то время чувства Энтони поосвободились от сжимавшей их субъективности, приобрели более заметную способность отзываться на чужую беду и радость, он испытал общность устремлений, переживаний, до того неведомых ему. Он понял нечто очень важное, чего раньше не понимал, соприкоснулся с массами - "могучей силой современности". Однако "настоящего взаимопонимания" не возникло, даже "поговорить по душам" было не с кем, сознание не обрело просветления, тем более той ясности, о которой писал Барбюс.

Вернувшись с фронта, Энтони печалится, видя, что исчезли последние кусочки отжившего патриархального уклада. Нарушена гармония Вайн-Хауза. Темная змея гудрона поглотила когдато цветущие изгороди, на месте великолепного каштана встали крикливо раскрашенные автоматы, готовые в любую минуту "изрыгать бензин", срублены усадебные вязы. Совсем одряхлел, робко прячется под защиту обветшалых стен, которые вот-вот рухнут, старый Генри Скроп. "Естественное дополнение" к нему - кустарь-плотник сетует на свой удел. Энтони нравится этот скромный труженик, он сочувственно слушает его жалобы, не разделяя и не оспаривая его заблуждений, попыток обвинить во всем "ненавистных агитаторов". Он отнюдь не обнаруживает такой теплоты, повстречав носильщика, знакомого парня, который побыгал на фронте, был ранен и не только выражает недовольство своим положением ("работы много, а денег мало"), но и говорит, что "рабочие не станут дальше терпеть", что "скоро произойдут большие перемены...- Увидит кой-кто оборотную сторону медали".

У Энтони появился страх перед этой могучей силой. Вдруг "вспыхнет костер возмущения", что тогда? Так нарастает смятение героя. Он мечется, не находя для себя "никакой приемлемой коллективной жизни". Обстоятельства навязчиво требуют практических действий. Он упорствует, пытаясь сохранить свою обособленность, в сотый и сто первый раз проклинает "алчность- мира, в котором уважают только собственность и собственников", а течение тащит его, прижимая к осточертевшему берегу. И он смиряется. С отчаяния начинает брать от жизни "все, что можно", то есть то, что торгашеская среда подсовывает ему. Он не обманывает себя, сознает, что "продался буржуазному благополучию".

Шесть лет скрепя сердце соблюдает он условия этой коммерческой сделки. Ему "повезло", он выкарабкался, сделал карьеру, стал крупным дельцом, но этот "удачник" все более и более тяготится своим положением. Сохранившееся достоинство отталкивает его от мира стяжателей, их гнусного образа жизни. Он прислушивается к внутреннему голосу, подчиняется требованиям гуманного чувства, "совести, если хотите", - для него это не пустое слово. Личная порядочность - ценнейший для Энтони Кларендона нравственный критерий и жизненное руководство. Он может действовать из солидарности, не обсуждая последствий, жертвуя благополучием, с риском для жизни; именно так, отдаваясь порыву, он пошел на фронт; однажды, в самом начале войны, увидел роту юнцов, снаряженных в далекий путь, и в нем "все перевернулось", родилось "человеческое побуждение", настоятельное, непреодолимое, "разделить их судьбу".