Рамон Меса - Мой дядя - чиновник

Привратник, увидев столь молодого и нарядного сеньора, приблизился к нему и осведомился:

— Как прикажете — позвонить в колокольчик или подняться и доложить дону Фульхенсио?

Столь простого вопроса оказалось вполне достаточно, чтобы лишить дядю уверенности: подобной церемонии он просто не предвидел.

— Ну, что ж… позвоните, — машинально ответил он.

Привратник протянул руку к шнурку и уже хотел с силой дёрнуть его, но дядя остановил слугу:

— Нет, не надо шума. Будет лучше, если вы доложите дону Фульхенсио, что с ним желает говорить двоюродный брат его превосходительства высокочтимого и светлейшего сеньора дона Хенаро де лос Деес.

Привратник, услышав такой набор титулов, торопливо снял шляпу и сделался ещё почтительнее.

Когда слуга исчез за одним из поворотов лестницы, дядя почувствовал, что сердце его сильно забилось.

Облокотившись на перила, он любовался вестибюлем, отделанным изысканно и просто. Вдоль белённых известью стен примерно на высоте человеческого роста тянулся широкий фриз из белых облицовочных плиток. В них, словно в кривом зеркале, отражался мой дядя; вся его фигура, ноги, руки, лицо были искажены до неузнаваемости.

Этот проклятый блестящий кафель тоже изрядно поколебал самоуверенность, которую обрёл дядя, созерцая свою стройную фигуру и нарядный костюм. Чтобы отделаться от навязчивых мыслей, он вновь принялся напевать «Глотай, собака» и обмахиваться платком.

Привратник вернулся и с высоты лестницы возвестил:

— Соблаговолите подняться. Я доложил о вас дону Фульхенсио, и он просит вас минутку подождать в зале.

— О, если дон Фульхенсио занят, я приду в другой раз: для меня Это не составляет труда.

Как дорого дал бы дядя, чтобы дон Фульхенсио и впрямь оказался занят! Но привратник лишил его всякой возможности уклониться от встречи, почтительно, вежливо, вместе с тем настойчиво пригласив подняться наверх.

Дяде казалось, что с каждой новой ступенькой сердце его ползёт всё выше и выше, и, очутившись па площадке, дядя почувствовал, как оно комом встало у пего в горле.

Дядя задыхался.

В довершение несчастий навстречу ему вышла прекрасная Аврора.

Какой удобный случай сообщить девушке о том, что привело его к дону Фульхенсио! Дядя попытался заговорить, ему хотелось сказать ей тысячи фраз, по он так и не выдавил из себя пи слова, будто внезапный паралич сковал ему язык.

— Входите, пожалуйста, — любезно пригласила девушка, делая вид, что не узнаёт посетителя.

Дядя вновь испытал неудержимое желание скатиться вниз по ступенькам и пуститься наутёк. Но Аврора тут же отрезала ему путь к отступлению: с обворожительной улыбкой она попросила оказать ей милость — присесть и подождать, пока выйдет папа.

Дядя опустился на широкий диван, стоявший в конце зала.

Комната была великолепна: белый, превосходно отполированный мраморный пол казался озером с опаловыми водами, в которых тускло отражались позолоченные ножки кресел и стульев, их спинки и сиденья, обитые зелёной камкой. Над алебастровыми консолями, поддерживавшими большие фарфоровые вазы с букетами и гирляндами искусственных цветов, висели два зеркала редкой красоты и цены. И всё это было озарено мягким светом солнечных лучей, проникавших в зал сквозь жалюзи и затейливые полукружья разноцветных витражей.

По углам зала возвышались четыре бронзовых воина в полном вооружении и ростом чуть поменьше человеческого; на острие своих блестящих алебард они держали изящные светильники весьма искусной работы. Посередине висела огромная люстра с прозрачными хрустальными подвесками в форме многогранников и призм, на фасетках которых играли солнечные лучи, проникавшие в зал сквозь разноцветные стёкла витражей. С карнизов из чёрного дерева на двери ниспадали занавеси из легчайшей ткани, наверху раскинутые в форме шатра, внизу изящно стянутые голубыми атласными бантами.

Под люстрой был прикреплён большой хрустальный шар, на поверхности которого дядя мельком увидел своё отражение: голова и руки его чудовищно распухли, а щёки округлились до того, что, казалось, коснись их пальцем, и она тотчас лопнут.

Дядя взирал на окружавшую его роскошь не с удовольствием, испытываемым, обычно при виде прекрасных произведений искусства и ремесла, а с благоговением, смахивавшим на идолопоклонство. Он и без того чувствовал себя скованно. А тут ещё этот проклятый подвешенный к люстре шар, уродующий его лицо!