Рамон Меса - Мой дядя - чиновник

Однако тревога, неизвестно почему охватывавшая графа при виде старика нищего, сразу же улетучивалась, стоило только дону Ковео перевести взгляд на пару великолепных лошадей и полюбоваться двумя лакеями, которые восседали на высоких козлах, подложив под себя плащи с таким расчётом, чтобы всякий мог видеть три ряда нарядных позолоченных пуговиц; на свою жену, сидевшую прямо и неподвижно, дабы её соблазнительный бюст выделялся особенно рельефно; па две плотные шеренги зевак, между которыми шествовали супруги, упиваясь летевшим вдогонку шёпотом восхищения. Граф забывал обо всех огорчениях, стоило только ему обернуться на громкий стук каретной дверцы и цокот копыт нетерпеливых коней, бивших подковами о гранит мостовой; или взойти по мраморной лестнице и увидеть на первой её площадке в великолепном зеркале своё дородное тело и стройный стан Клотильды; или, наконец, услышать скрип двери, пропускавшей его с женой в ложу, и убедиться, что публика немедленно начинает смотреть только в их сторону, хотя спектакль в самом разгаре.

В ложе внимание графа занимала лишь его собственная персона, ибо он с гордостью ловил на себе взгляды всего зала. Сезон во французской опере ещё не кончился. Нужно было видеть графа в те мгновения, когда он поворачивался лицом к сцене, прикладывал ладонь к уху, чтобы не пропустить ни слова, и раскатисто — то впопад, то невпопад — смеялся, желая показать, как хорошо он владеет чужим языком.

В антрактах ложу заполняли друзья графа и поклонники Клотильды. Самые невинные комплименты её кавалеры со— провожали столь выразительными жестами, что сторонний наблюдатель мог бы подумать, что они ведут настойчивую осаду. Некоторые, правда, ухаживали за Клотильдой всерьёз. Она же хотя и не скупилась на очаровательные гримаски и невольное кокетство, но забывала о своих поклонниках, как только они удалялись, а если и вспоминала о них, то лишь затем, чтобы в душе назвать их навязчивыми.

Так проводил граф время в ту пору. Он был доволен, хотя, судя по вырывавшимся у него иногда возгласам, дона Ковео снедала некая постоянная и тайная забота. Честолюбие графа всё ещё не было удовлетворено. Ум его был занят величественным проектом, к быстрейшему осуществлению которого он и стремился всеми своими силами.

По вечерам, возвращаясь из театра, или под утро, когда заканчивалась партия в ломбер, он запирался у себя, снимал со стены большую картину в золочёной раме, ставил её на стол, вывёртывал фитиль, чтобы лампа горела поярче, и, облокотясь, внимательно всматривался в полотно. Это был проект дворца безупречной красоты. Так граф просиживал долгие часы, время от времени постукивая себя пальцами по лбу и делая какие-то вычисления.

Генерал накануне сражения, решающего судьбу всей армии, вряд ли с такой тщательностью и настойчивостью проверяет диспозицию, с какой изучал этот проект сеньор граф.

Порой с воодушевлением, граничившим с одержимостью, дон Ковео бормотал:

— Роскошный фасад… Помещения украшены коврами к бронзовыми статуями, да, непременно бронзовыми — это великолепный металл; лестницы, затем балконы… Вокруг сад с прохладными ручейками… Это будет замечательно… Клотильде пока знать ничего не нужно. Я сам отвезу её туда! Я проведу её по всему дворцу и, когда её восхищение перейдёт все границы, скажу ей: «Он — твой». О, всё будет как в сказке! Я не зря говорил, что выйду в люди!

Подобными фразами, произносимыми громко и со всё более бурным ликованием, граф заканчивал изучение проекта и, улыбаясь, вешал картину на место. После этого он ложился на кровать, не отрываясь смотрел на свой волшебный замок, и ему казалось, что вся картина начертана огненным карандашом. Так дон Ковео мечтал до тех пор, пока сон не смежал ему веки.

— Ну и везёт же ему, чёрт подери!.. — воскликнул как — то утром бывший лодочник Доминго, сломав десятое перо о лист бумаги, па который о и переписывал страничку из пухлого дела.

Услышав это, его приятель Гонсалес долго смеялся, а потом насмешливо изрёк:

— Ты, однако, шутник, Техейро! Впрочем, если всерьёз подумать, старуха правильно сделала, что померла. Граф мне частенько говорил, что она у него в печёнках сидит.

На этот раз захохотали оба.

— За несколько дней до смерти она сделала доброе дело — продала сахарный завод за одни миллион пятьсот тысяч песо.

— Миллион пятьсот тысяч!

— Чистенькими, без пылинки и соринки, и достанутся они теперь в наследство графской чете.