Ян Отченашек - Хромой Орфей

Гонза после небольшого колебания взял; натянутость понемногу пошла на убыль, но не исчезла.

На этом заботы отнюдь не кончились. В скольких экземплярах печатать листовки? Сотни хватит! Но как их размножить? Гм... О ротаторе и думать нечего, а переписывать от руки и бессмысленно и опасно. Бацилла заявил, что по почерку эксперт без труда обнаружит писавшего, он читал об этом в детективах. Ребята ломали голову, не хотелось верить, чтобы такое святое начинание потерпело крах из-за технических трудностей.

- Есть ведь машинописные бюро, - закартавил Милан, но, сразу поняв несостоятельность предложения, махнул рукой.

В конце концов выход нашел Бацилла; он хлопнул себя по лбу и пропищал фистулой:

- Ребята, кажется, я придумал.

Они отнеслись к его словам недоверчиво, но, когда толстяк, покраснев до корней пушистых волос и прерывисто дыша от волнения, выложил им свой план, вздохнули с облегчением. Ишь ты, Архимед толстощекий!

Он вспомнил, что у его папы в кабинете есть старенький "ремингтон" - вот на нем и можно отстукать под копирку. Десять закладок! Блестящая идея! Милан признательно хлопнул автора по плечу. Но только придется перенести машинку в комнату единственного сыночка и придумать подходящее объяснение для мамули. Догадайся она, в какую историю впутался ее ягненочек, умерла бы со страху. Что бы такое придумать?

Павел предложил: пусть Бацилла представит ей Гонзу, как подающего надежды молодого драматурга, он, мол, сочинил пьесу, а остальные помогают ему ее размножить.

- Чепуха, - возразил Гонза. Идея не вдохновила его и даже слегка задела. Какие нынче пьесы! Для какого театра? Совершенно неправдоподобно. Почему? Предложение понравилось толстяку. Мамуля доверчивая, ей не придет в голову сомневаться в правдивости ягненочка, и она даже будет отчасти польщена, у нее абонемент в трех пражских театрах. Кто умеет писать на машинке? Оказалось, только Бацилла да немножко Гонза, они могут чередоваться, Милан будет диктовать, а Павел караулить у двери и создавать подходящую обстановку.

- Ты играешь на гитаре? Вот и славно, прихвати ее, будешь время, от времени бренчать. Договорились?

Так и сделали. Три вечера подряд в девственной комнатке роскошной старинной квартиры стучал "ремингтон" под звуки гитары, Милан диктовал шепотом театрального суфлера, в то время как Павел с истовой бдительностью напрягал слух и, невыносимо фальшивя, распевал о том, что "на запад дорога дальняя", и "Э-э-эх, засвистал Яноши-и-ик", и опять сначала... Стук-стук-стук-стук!..

- Господи, - заткнул себе уши Гонза, - перемени пластинку, Павел!

Тот только беспомощно пожал плечами, на минуту перестал терзать струны, но, как человек дисциплинированный, сейчас же повторил свой скудный репертуар: "Э-э-эх!.."

Кто-то идет? Шаги за дверью по вестибюлю, и в глубине квартиры лениво залаял карликовый пинчер Тинто.

- Я бы чего-нибудь пожрал, - вставил Милан между двумя фразами, но никто из присутствующих на это не отреагировал.

Наверное, мы представляем забавное зрелище, подумал Гонза, настоящий сумасшедший дом. Дело в том, что Милан заставил их работать в перчатках, чтоб на бумаге не оставалось следов; это, пожалуй, было правильно, хотя Гонзе такая мера предосторожности казалась излишней, как почти все, что вынашивалось в башке у Милана. Только замедляет работу. Что-то она теперь делает? - подумал он о Бланке, натягивая истертые замшевые перчатки "мамули". Свои он забыл дома. Спит? Он представил себе лицо Бланки над раскрытой книгой, задумчивое лицо погруженного в себя человека, сжатые губы, наморщенный лоб. Слава богу, скоро конец, работа шла гладко - оказывается, толстяк знал своих родителей. Достойный владелец квартиры не отрывался от тома Вольтера, давая понять, что уважает затеи молодежи, пусть самые сумасбродные, а "мамуля" предстала как воплощение добродушной наивности, она ни о чем не догадалась бы, хоть пулемет у нее на глазах собирай. Она очень редко заходила к ним и всякий раз деликатно стучала. Можно? Инфантильная, тучность Бациллы досталась ему явно по женской линии. Маленькая, пухленькая "мамуля" словно была обтянута выцветшим плюшем, а голос у нее был сладкий, как микстура от кашля. Робко и с непритворным почтением она осведомилась у Гонзы, когда премьера его пьесы, она хотела бы заручиться билетами.

- Только после войны, - брякнул он, вспыхнув, готовый от стыда сквозь землю провалиться.

Она понимающе закивала головой.

- Вот как? Да, тяжелые теперь времена, правда? - Озабоченная, кудахтала она что-то о судьбе своего ягненочка, пока Бацилла деликатно не прервал ее: