Жорж Сименон - Часовщик из Эвертона

Мьюзек пошел вместе с ним, и Дейв почувствовал раздражение. Теперь ему никто не нужен, все очень просто. Он первым же рейсом вылетит в Индианаполис и увидит Бена.

В часовой мастерской Мьюзек снял телефонную трубку и предложил:

— Давайте-ка лучше я позвоню.

Дейв не понял, почему это лучше. Глядя на пустые крючки, подумал, что если его не будет несколько дней, клиенты будут зря приходить за своими часами. Но тут уж ничего не поделаешь - должны же они войти в его положение.

— В котором часу, вы сказали? Шесть семнадцать? Будьте любезны, примите заказ на одно место на имя Мьюзека. Да, Фрэнк Мьюзек.

Теперь Дейв понял, почему Мьюзек не дал ему позвонить - чтобы газетчики опять не набросились на него в аэропорту.

— Благодарю. Нет, обратного не нужно.

Мнения Дейва Мьюзек не спрашивал.

Чуть позже они вышли на улицу. Взошла луна. Низкие тучи, темные в середине, светящиеся по краям, плыли по небу, как по воде.

Минуты две-три мужчины молча стояли на тротуаре - некоторые плиты уже высохли после дождя - и вслушивались в тишину.

— Сходим-ка за моей машиной.

Дейв понял и это. Его пикап остался в полиции, и Мьюзек собирается отвезти его в Ла-Гуардия на своей машине. Он не стал возражать, и оба зашагали по безлюдной главной улице. Нигде не было ни огонька, и только в «Старой харчевне», где заночевали двое журналистов, еще горел свет.

Свернули в переулок. Газон после дождя пахнул свежестью.

— Сейчас выведу машину, — бросил Мьюзек, направляясь к гаражу.

Бену там сейчас тоже, наверно, полегчало. Лишь бы ему дали поспать! Он привык спать подолгу, и утром, когда Дейв будил сына тот не сразу стряхивал сонливость; бывало, босиком, в пижаме он брел в ванную и натыкался на дверной косяк: все никак не мог продрать глаза.

В это время к нему было не подступиться. Только после ванны, за завтраком, он становился самим собой.

Гэллоуэй впервые оказался в машине Мьюзека и почувствовал тот же запах, что и дома у столяра.

— Езды отсюда до Ла-Гуардия не больше двух часов. На сборы и еду уйдет полчаса, значит, можете почти три часа поспать.

Дейв хотел было заспорить, но глаза слипались, голова стала тяжелой. Он чуть не уснул прямо в машине.

Его мучил вопрос, не собирается ли Мьюзек спать на кровати Бена. Дейву это было бы неприятно. Но когда они пришли, Мьюзек, и не думая раздеваться, пристроился на кушетке с явным намерением провести на ней остаток ночи.

Дейв разделся, немного смущаясь, что предстанет перед другом в пижаме.

— Разбудите меня не позже четверти четвертого, ладно?

— В половине четвертого, — откликнулся Мьюзек, на всякий случай заводя будильник. — Спите.

Через минуту Дейв провалился в сон, он мог бы поклясться, что все это время ощущал присутствие Мьюзека, который взял какую-то книжку и углубился в чтение, попыхивая трубкой и прихлебывая виски. Галлоуэй и во сне ни на минуту не забывал, что самолет отбывает из Ла-Гуардия в шесть семнадцать и что билет заказан на имя Мьюзека. Раза два-три он резко переворачивался, словно пытаясь глубже вдавиться в матрас, но едва почувствовал прикосновение к плечу, вскочил. Будильника не было слышно. Пахло свежим кофе.

— Идите примите ванну.

Он никогда не вставал так рано, разве что когда Бен болел тяжелейшей ангиной и ему надо было каждые два часа принимать лекарство. Иногда, ближе к утру, Бен, испуганно глядя на отца, вскрикивал:

— Чего тебе?

— Пора принимать таблетку, Бен.

Слышал ли сын? Понимал? Нахмурив брови, наморщив лоб, он глядел на отца, словно видел его впервые, и взгляд его становился недобрым.

— Ну, оставь ты меня в покое, — просил он; из-за температуры язык у него заплетался.

Дейву казалось, что сын на него злится. Мальчик глотал таблетку, запивал водой, засыпал, а утром, когда отец рассказывал, как он его будил, вроде бы ничего не помнил. Но Гэллоуэй не был уверен, что в эти минуты сын действовал бессознательно. Дейв старался не думать об этом. Несколько случаев из их жизни он предпочел бы забыть.

Он остро и слишком болезненно воспринимал все, нюансы в поведении Бена. У всякого ребенка, как и у взрослого, случаются вспышки дурного настроения или инстинктивной злобы.

Запах бекона проник в ванную, напомнив обо всех прошлых утрах в этой квартире. Дейв тщательно побрился, надел самый лучший костюм, словно это имело какое-то значение. Бену нравилось, когда отец был хорошо одет. В Эвертоне Дейв на первых порах надевал в мастерской не белый, как теперь, а серый халат, но однажды сын сказал: