Лео Перуц - Иуда 'Тайной вечери'

Он поднял свой плащ, осмотрел его, тщательно расправил, провел ладонью по дорогой меховой опушке, смахивая застрявшие соломинки, потом взял берет, который д'Оджоно ночью нахлобучил на голову деревянному св. Себастьяну, и подошел к окну взглянуть на погоду.

Окно выходило в узкий двор, поросший чахлой травой и окруженный дощатым забором, с конюшней в дальнем конце. И в этом дворе Бехайм, к своему удивлению, увидал Манчино: вооружившись ведром и скребницей, тот чистил пегую лошадь, вторая - буланая - была привязана рядом. Манчино трудился с превеликим усердием и не поднял головы, а Бехайму вновь почудилось, будто много лет назад он уже видел это угрюмое, изборожденное морщинами лицо. Но он не стал задерживаться на тусклом огоньке воспоминания, все его мысли были о девушке, из-за которой они с Манчино накануне вечером повздорили, незнакомка предстала перед ним как наяву улыбаясь и потупив взор, шла она по улице Святого Иакова, и Бехайм погрузился в мечты.

Что, если, мелькнуло у него в мозгу, спуститься сейчас к Манчино и отдать ему платочек, пускай вернет ей... она, конечно же, вспомнит, кто подобрал эту вещицу. А когда я снова ее встречу, она остановится или улыбнется мне мимоходом, ведь в Милане девушкам позволительны кой-какие вольности в общении с мужчинами, и я скажу... Да, но что я скажу-то?

- Что Мне и Тебе, Жено?

Бехайм резко повернулся и, точно здесь произошло что-то необъяснимое, не мигая воззрился на д'Оджоно, который громко произнес эти слова: художник будто прочел у него на лбу вопрос и ответил по своему разумению.

- Что такое? Как это? - хрипло выдавил немец. - Что вы имеете в виду, о какой жене говорите?

- Сударь! - отозвался д'Оджоно, не прерывая работы. - Этими словами Спаситель обратился на браке в Кане Галилейской к Своей Матери: Что Мне и Тебе, Жено? Смотри Евангелие от Иоанна, в самом начале, глава вторая, ну а я придаю Спасителю на картине аккурат такую позу и жест, будто Он и произносит эти самые слова.

- Вот оно что. Так написано в Евангелии, - Бехайм облегченно вздохнул. - А вы знаете, сударь, там внизу, во дворе, один из ваших приятелей, тот, что вчера в "Барашке" грозил мне кинжалом.

- Кто грозил вам кинжалом? - осведомился д'Оджоно.

- Вы зовете его Манчино, а как он зовется по-настоящему, мне неведомо, - сообщил Бехайм.

- С него станется, - сказал д'Оджоно. - Ежели освирепеет, так и на лучших друзей идет с чем ни попадя, натура у него больно горячая. А в здешнем дворе его можно видеть об эту пору каждое утро, он чистит скребницей и выгуливает лошадей хозяина "Колокольчика", уж с кем-кем, а с лошадьми он обращаться умеет, Манчино этот, тем и зарабатывает себе суп на завтрак да несколько сольдо, которые проматывает потом с девками в публичных домах. Мы зовем его Манчино, потому что настоящего своего имени он сам не помнит, и, как говорит мессир Леонардо, вообще диковинная штука, что из-за повреждения мозговой субстанции человек способен начисто забыть свою прошлую жизнь...

- Об этом я вчера во всех подробностях слыхал от трактирщика, перебил его Бехайм. - А теперь мне пора идти. Спасибо вам, сударь, за ваши благие дела, я никогда их не забуду, желаю вам также успеха в ваших трудах, и обдумайте хорошенько мой совет, вам это пойдет на пользу. Надеюсь, мы еще увидимся - в "Барашке" или когда я приду за моим дукатом, а пока, сударь, с богом, прощайте!

Он взмахнул беретом и вышел, затворив за собою дверь, на чьей наружной стороне брат Лука, не получивший от д'Оджоно двух карлинов, написал углем: "Здесь живет скряга".

- Делайте свою работу хорошо, чтобы потом не услышать жалоб, благодушно произнес Бехайм, обращаясь к Манчино, ибо полагал, что это самый подходящий способ завязать разговор с трактирным и конюшенным поэтом, который занят чисткой лошадей.

Манчино поднял голову, увидел, кто перед ним, слегка скривился, но все же учтиво сказал:

- Доброе утро, сударь! Ну как, довольны ли вы ночлегом?

- Мне посчастливилось куда больше, чем я заслужил и мог надеяться. Не прояви художник, что живет наверху, - Бехайм показал пальцем на окно д'Оджоно, - христианского милосердия, нынче утром меня бы выудили из сточной канавы.

- А все потому, - заметил Манчино, - что для вас, немцев, все вина одинаковы. А ведь то, которым вас вчера потчевал трактирщик, кувшинами не пьют.

- Ваша правда, - согласился Бехайм. - Только разумение-то задним числом приходит. Нынче вы, однако, говорите со мною вполне здраво, а вчера напустились как безумец какой.