Лео Перуц - Иуда 'Тайной вечери'

Резчик Симони снова обернулся к Бехайму.

- Вы из-за гор? - спросил он, ткнув большим пальцем себе за плечо, словно где-то там, у него за спиной, и была Германия. - Через Альбулу добирались или через Бернину7?

- Об эту нору в горах путешествовать затруднительно. - Бехайм одним глотком осушил свой оловянный кубок. - Нет, сударь, я прибыл морем, с Востока. Из тех краев, где правит османский султан. Я был по делам в Алеппо, в Дамаске, в Святой Земле и в Александрии,

- Как? Вы были у турок? - удивленно вскричал резчик. - И вас не посадили на кол, не пытали?

- У себя дома они вовсе не сажают на кол почем зря и не пытают, объяснил Бехайм, очень довольный, что все смотрят на него будто на диковинного зверя.

Резчик Симони задумчиво погладил усы и возразил:

- Но ведь кругом твердят, что они без устали купаются в христианской крови.

- Когда торгуют, они весьма обходительны, - отозвался Бехайм. - Вроде как вы, миланцы, ведь если человек приезжает к вам за панцирями или за галантерейным товаром, разве станете вы сажать его на кол или мучить? И сиенцы с их марципаном да леденцами тоже не станут, верно? Вдобавок у меня есть грамота, которая подписана самим султаном и обеспечивает мне известное уважение.

Манчино посмотрел на Бехайма с внезапным интересом.

- Как по-вашему, на будущий год турки не заявятся ли сюда, в Италию? спросил он.

Бехайм пожал плечами и, взяв свой оловянный кубок, сказал:

- Они теперь снаряжают могучий флот против Венеции и уже наняли опытных капитанов.

- Оборони нас Господь! - воскликнул один из мастеров-камнерезов. Позавтракают Венецией, а Миланом, глядишь, отужинают.

- Коли опасность так велика и страшна, - сказал Манчино, - самое бы время послать к султанскому двору ловкого человека, наторевшего в толковании священных книг...

- Опять он за свое! - расхохотался живописец д'Оджоно, совсем еще молодой, с длинными, до плеч, каштановыми волосами.

Думает, его и надо послать, чтоб он уговорил султана возлюбить и почитать Христа.

- Вот было бы дело так дело, - сказал Манчино, глаза его горели огнем и метали молнии.

- Бросьте вы это, - посоветовал Бехайм. - Касательно веры турки народ упорный.

Он стукнул кубком по столу, подзывая хозяина, ибо кувшин его опустел.

- Что до меня, - опять заговорил д'Оджоно, - то я больше уповаю на подводный аппарат, который придумал мессир Леонардо, чтобы продырявливать неприятельские корабли, если они подойдут к нашим берегам.

- Но до сих пор, - вставил Мартельи, органный мастер и композитор, он наотрез отказывался передать военачальникам чертежи своей машины, ибо в рассуждении злобной человеческой натуры опасается, что корабли будут отправлены на дно вместе с командой.

- Чистая правда, - сказал брат Лука, не поднимая глаз от своих фигур, - и мне хочется повторить вам его слова, они стоят того, чтобы сохранить их в памяти. "О человек, дивясь сложению и устройству человеческого тела, помни, что это тело ничто в сравнении с душою, в нем живущей. Ибо оная, чем бы ни являлась, есть дело Божие. Вот почему не препятствуй ей жить в Его творении, по воле Его и промыслу, и не позволяй твоему гневу и злобе разрушить даже одну жизнь. Ибо воистину тот, кто не ценит жизнь, недостоин обладать ею".

- Кто такой этот мессир Леонардо? - осведомился Бехайм. - Второй раз за нынешний вечер слышу о нем. Это он отлил в бронзе коня покойного герцога? Н-да, словами он, во всяком случае, пользуется весьма умело.

- Да, он же, - ответил д'Оджоно. - Он учил меня искусству живописи, и всем, что умею, я обязан ему. Другого такого, как он, ни вам, ни кому иному не сыскать. Ибо и натура не способна второй раз создать такого человека.

- Он и наружностью замечателен, - сообщил Симони. - Возможно, вы еще сегодня увидите его. Ведь он знает, что брат Лука, когда бывает в Милане, все вечера проводит здесь, в "Барашке".

- С этакой уверенностью этого обо мне утверждать нельзя, - возразил брат Лука. - По крайней мере, если иметь в виду ту уверенность, какую математика даст людям, опирающимся на ее законы. Потому что иногда я вечером сижу в "Колокольчике". Но там столешницы очень уж гладкие, мел к ним не пристает.

Бехайм вспомнил, что вообще-то пришел сюда не ради мессира Леонардо, и, хлопоча о своем деле, вновь пристал к Манчино, который аккурат покончил с ужином.

- Что же касается этой девушки... - начал он.

- Какой девушки? - спросил Манчино, глядя на него поверх своих мисок.

- Которая проходила мимо рынка и улыбнулась вам.