Лео Перуц - Иуда 'Тайной вечери'

- И во имя воскресшего Христа ты поднял этакий шум? - обратился ученый монах к хозяину.

- Да, и дело это касается меня, а не вас, - Объявил хозяин. - Потому как трактир мой, и я должен за ним присматривать. Ваши значки да фигуры меня не заботят, ну разве что после вашего ухода надобно смахивать их пыльной метелкой, чтобы другой христианин мог сесть за стол.

Монах уже не слушал его. Он опять вернулся к своим математическим построениям.

- Сударь! - сказал хозяину Иоахим Бехайм. - Я все еще жду вина, и мне непонятно, как оно связано с воскресением Спасителя. Возможно, какая-то неведомая мне связь тут и существует, но я пришел сюда не затем, чтобы заниматься богословием. Отнесите мой плащ в кухню и повесьте у очага, пусть просохнет. О нашпигованной баранине мы поговорим позже, а грибов я не ем.

Хозяин только теперь рассмотрел плащ, который держал в руках, и, к своему удивлению, заметил, что сшит он из отличного сукна, а вдобавок оторочен дорогим мехом и стоит наверняка много больше всех разносолов, какие он мог подать немцу за целый вечер. И у него забрезжило подозрение, что мастеровые выставили его дураком.

- Сию минуту подам, сударь, и самого лучшего, - успокоил он Бехайма, кастильонского "вино санто", ради этого вина люди ко мне со всех сторон стекаются, даже из Павии приезжают, как вон тот досточтимый монах, который только что на свою беду попытался встрять в мои дела. Пусть чертит свои фигуры, а меня оставит в покое. Я себя одурачить не дам, - продолжал он громким голосом, чтобы все слышали. - Знаю, кто чего стоит. С первого взгляда вижу, что за человек передо мной... Все, иду за вином, сударь, бегом бегу.

Он гордо вскинул голову и, не удостоив своих зложелателей ни единым взглядом, отправился в подвал наполнить глиняный кувшин знаменитым "вино санто".

Отведав вина, Иоахим Бехайм почувствовал себя весьма уютно. Такое вино, сказал он себе, я готов пить каждый вечер, да и возле постели недурственно бы держать кувшинчик. Он откинулся на спинку стула и закрыл глаза. А живописцы и камнерезы вокруг продолжали свой разговор, и толковали они о предметах, весьма далеких от всего, что когда-либо вызывало у немца интерес.

- ...Вот почему я бы очень хотел написать ее в образе Леды, нагую и потупляющую взор...

- С лебедем на коленях?

- Да неужто? И кому же достался заказ?

- За индиго, свинцовые белила и золото я не меньше одиннадцати лир выложил.

- Нагую, но с одного боку...

- ...Открывает он, значит, сундук, запускает в него голову, ровно нырнуть собрался, ну, думаю, сейчас деньги достанет...

- ...Окутанную тремя покрывалами, тут уж я покажу, на что способен, ведь это трудная задача для живописца...

- И с лебедем на коленях?

- Кольчужник! Гончар! Ну мыслимое ли дело?! И оружейный литейщик!

- А достает он штуку сукна. Вместо денег - сукно на платье. Мне! Человеку, который своим искусством облагородил нравы этого города!

- Эта троица два года точно проваландается.

- Дурак он. Скряга. Я чуть по уху его не огрел этим сукном.

- Если ты не записной сотрапезник у господ, от которых получают столь превосходные заказы...

- Скряга он!

- С лебедем на коленях?

- Да, с лебедем на коленях. Но разве в этом дело? Пернатую тварь ей кто угодно подрисует.

- А вот и Манчино. Долгонько мы нынче его дожидались. Сюда, Манчино!

- Тут сам Папа ничего бы не смог поделать - Манчино все равно бы раньше не явился. С толстухой своей миловался, совсем голову потерял.

- Шагает герой после схваток любовных...

- ...В блудилище, где вместе с ней живет.

- Совершенно верно. Прямиком оттуда. У кого-то есть возражения?

Дремоту немца как рукой сняло; он узнал низкий, звучный голос, произнесший последнюю фразу, и открыл глаза. Рыночный певец, тот самый, с изрытым морщинами лицом и горящими глазами стоял посреди трактирного зала и декламировал стихи:

Скажи, что любишь ты меня. Я страстно

Ожившим отплачу тебе огнем.

Твоя постель нам будет - рай прекрасный

В блудилище, где вместе мы живем4.

- Хозяин! - прервал он декламацию, подсаживаясь к своим приятелям. Подай-ка мне поесть, только смотри не прогадай с выбором блюд, иначе не миновать тебе убытка. Потому что в кармане у меня всего один медный сольдино, зато неподдельный и полновесный. На чем я остановился?

В бою страстей вкусил победы вящей

Я, как Ахилл, что мирмидонян вел.

Потом ушел. Ее оставив спящей

В блудилище, где вместе мы живем.

- Эти стихи, - заметил один из сидевших за тем же столом, - мы все от тебя уже раз десять с лишком слыхали, трактирщик и тот их наизусть выучил. Сочинил бы что-нибудь новенькое, Манчино, глядишь, и ужин образуется.