Николае Виеру - Дикая кошка

Тот пожал сыну руку, оглядев его с ног до головы. Молодец! Ну-ну! Совсем не переменился. Вот лицо, может, повзрослело.

— Ну как там, Йордан, в армии? — спросил отец, чтобы что-то сказать.

— В армии как в армии, — ответил сын.

— А чего ты хочешь? В армии калачи на дереве не растут. В армии не в колхозе. У нас велят тебе что-нибудь сделать, а тебе не по нраву, пошлешь ты начальника к такой-то матери, а сам идешь куда хочешь. А в армии подчинение, в армии такого нельзя, — поучал ня Петраке сына, будто тот не приехал полдня назад из армии и не знал, что с чем едят.

— Говоришь, мэй, Йордан, в отпуск приехал? — спрашивал отец, потирая руки от радости.

Отец с сыном вошли в дом, и ня Петраке как гостя пригласил Йордана сесть, Родику отослал на кухню помочь матери. Снял шляпу, повесил на гвоздь а сел сам.

— А за что тебе начальники дали отпуск? За отличное поведение?

— Чтобы жениться, — брякнул сын и улыбнулся, поглядев на расстроенное лицо отца.

— Что ты сказал, мэй?

— Я пошутил.

— Ладно, коли пошутил.

Прибежала Родика и позвала их к столу. Мать накрыла, как обычно, на кухне. Стемнело. Они ели, разговаривали. Потом Йордан сказал, что идет в Дом культуры на фильм. Родика увязалась за ним. Брату некуда было деваться, и он подождал ее, пока она не надела выходное платье. И они вдвоем вышли за ворота, провожаемые любящими взглядами родителей.

ИОАНА: Я надела самое красивое платье, обула белые туфли, причесалась. Потом зашла к маме на кухню. Она мыла посуду. Я спросила «Хорошо?» А она улыбнулась мне как-то странно, как не улыбалась ни разу после того, что у меня было с Михаем. Я помахала ей рукой на прощание, открыла калитку и вышла на улицу. Дневной свет померк. Загорелись электрические лампочки над селом, окутанным мягким тихим покоем. Стояли теплые сумерки. Я шла к Дому культуры. И вдруг мне преградила дорогу высокая стройная тень.

— Это ты, Михай? — спросила я просто так, потому что узнала его.

— Я, Иоана! Я пришел спросить у тебя кое-что, совсем как в тех романах, которыми я зачитывался подростком, о, сколько они причинили мне зла…

— Почему, Михай? Что плохого было в романах?

— Немало, Иоана! Много воды утекло, пока я понял, что жить подобно герою в романах — чистое безумие. Как я настрадался, Иоана… И все же я не вполне освободился из-под власти книг и пришел просить у тебя прощения.

— За что, Михай?

— За тот вечер. Я тогда не знал, что девушка может сделать то, что сделала ты. Я был большим эгоистом, Иоана!

— Знаешь, Михай, зачем мне это было нужно?

— Сейчас знаю, но тогда не знал.

— Михай, Михай, Михай, и сейчас-то ты ничегошеньки не понял и никогда не поймешь. Ты всегда считал себя выше других, все усложнял, простая жизнь была не по тебе…

Я шла с тенью Михая до самого Дома культуры. Потом я купила билет в кино и села одна, поодаль от всех. Я знала, за мной следят во все глаза и женщины, и девушки, и мужчины, которые давно меня не видели. Я никуда не выходила из дома после отъезда Михая. Мне было все равно. Голова была пустая, без забот и мыслей. Вдруг в зал вошел Йордан. Я почувствовала это.

ЙОРДАН: Я не понимал, что с ней. Она сидела одна, на отшибе, далеко от всех, как богомолка или невеста.

Я направился прямо к ней, но вдруг погас свет. В потемках я ничего не видел, нужны были бы кошачьи глаза, чтобы разглядеть Иоану, и я не мог найти ее. Тогда я пошел и включил свет. Пока односельчане удивленно смотрели на меня, я запомнил место, где сидела Иоана, не поднимавшая глаз и будто даже не глядевшая на экран. Потом я погасил свет. Начался фильм. Я стал пробираться к Иоане, кто-то обозвал меня (вполголоса!) чокнутым, но в ту минуту мне было все безразлично. Наконец я отыскал свободный стул возле Иоаны и, усаживаясь, нечаянно наступил ей на ногу. Она рассмеялась, небольно шлепнула жесткой рукой по этой ноге, и я ее тотчас же убрал. Я слышал учащенное, будто от бега, дыхание Иоаны рядом с собой и неожиданно для себя обнял ее за плечи. Фильм мы так и не досмотрели до конца. Встали, не говоря ни слова, и вышли из зала, провожаемые ворчанием зрителей, которым мы мешали смотреть фильм. На улице нас ослепил яркий свет электрических фонарей.

— Идем сразу к моим, а то я боюсь, ты передумаешь, — сказал я Иоане.

Над деревней повисла тишина. Мы подошли к моему дому. Я открыл калитку, прикрикнул на пса, пытавшегося залаять. Потом постучал в окно. У нас еще не легли спать, но дверь была уже заперта. Открыл тата, посмотрел на меня и на Иоану удивленно. Я провел девушку в каса маре. Мы сели, тесно прижавшись друг к другу.