Николае Виеру - Дикая кошка

— Ох, бэдица…

Потом Катрина вернулась за свадебный стол, села на место невесты, но свадьба расклеилась. Люди засобирались по домам, стали расходиться. И я пошел домой. По дороге меня остановил Пожога.

— Прости меня, Дорикэ! — сказал он мне.

— За что, ня Пожога? Какое зло ты мне причинил?

— Большое, Дорикэ! Не загорись моя проклятая лачуга, не потерял бы ты Катрину, не увели бы ее братья домой и не женился бы на ней Добрин.

— Ох, неня, не судьба, видать, мне с ней вместе быть… Говори теперь, не говори…

На пороге дома меня ждал отец. Он взял меня за локоть, отобрал нож.

— Раз не умеешь им пользоваться, какого черта носишь с собой?

Я улыбнулся, потому что вспомнил слова липованина. Он был прав, а не отец.

ИОАНА: Я иду против солнца, оно слепит мне глаза, и я почти не вижу дороги, она мне кажется узкой прямой полосой, добела раскаленной, которая куда-то ведет, но куда, я не знаю. И зачем это мне? Другое у меня, у старой девы, на уме. Узнает правду когда-нибудь село, и моя мать, и мой отец, посмотрим, как они со мной заговорят, а то сейчас они будто не видят меня, будто не слышат, будто я не человек вовсе. Возвращаюсь я домой с поля, с виноградника, с прополки кукурузы, со сбора табака, с ног валюсь от усталости, а мать доброго слова не припасет для меня. С той поры как у меня с Михаем, сыном деда Дорикэ, то было. Не понравилось ей, видите ли, что я парня на смех перед всем селом выставила, чуть ли не силком заманила, а он, бедняжечка, покраснел и сбежал, бросил меня одну на обочине дороги. Когда та история от сельчан дошла до ее ушей, мать остановила меня как-то во дворе и спросила:

— Зачем ты это сделала, Иоана?

Будто сама не знала. Не оступись я, быть бы отцу вдовцом при живой жене, а нам с братом сиротами при матери. Я догадалась, что мать надумала. Она судили по-своему, мол, раз теперь земли у всех поровну, значит, и дед Дорикэ не бедняк больше. А раз не бедняк, что им мешало соединиться, хоть немало лет прошло…

Характер Михая я хорошо знала. Знала, на что иду. Такой уткнет нос в книги — только его и видели. Отец вбил ему в голову, мол, учись, раз не хочешь с мотыгой в земле ковыряться и всякое такое, а сопляк Михай и верил ему. А может, и нет? Бог его знает, как оно там было, но Михай в школе не больно-то надрывался, читал, правда, все время запоем и на собраниях и на уроках, которые ему не нравились. Дед Дорикэ сына не неволил, а нас, бывало, родители силком оторвут от книг, велят побегать, погулять.

— Пускай растет как хочет, — говорил дед Дорикэ, — хозяина из него не выйдет все равно.

Несколько раз я видела Михая на берегу озера. Мы ходили туда стирать белье. Он сидел, бывало, на берегу и не отрываясь смотрел на воду.

— Что ты делаешь, Михай? — спросила я как-то его.

— Ничего. Смотрю.

— И ты видишь что-нибудь?

— Раз смотрю, значит, вижу.

Что он видел в воде?

Случалось, слонялся он один по дороге, погрузившись в свои мысли, ни с кем не здоровался. Кто-нибудь не выдержит, дернет его за рукав, остановит, спросит:

— Ты разве не сын Дорикэ, не тутошний? Может, ты не из нашей деревни?

— Из нашей, неня.

— А меня почему не знаешь?

— Знаю, — отвечал Михай и называл имя прохожего, а тот округлял глаза от изумления.

— Отец тебя учит не здороваться с людьми? Ну что молчишь, Михай? Язык проглотил?

Мальчишка молча вырывался и шел дальше своей дорогой под укоризненное бормотание человека: «Мальцы совсем свихнулись с ихней грамотой, им бы мотыгу в руки да полоть в жару, в зной, тогда б они знали…»

Бедняга Михай порядком натерпелся, пока кончил школу и уехал учиться в Кагул. На учителя. Вернее, уехали они вдвоем с Урсаки. Обоих дед Дорикэ на нош поставил. Урсаки был сиротой. Дорикэ его приютил в доме, вырастил вместе с сыном.

«Где один, там и двоих прокормим», — сказал дед Дорикэ.

Оба приезжали в деревню только летом, на каникулы. Однажды я видела Михая. Он стал высоким, стройным. Красивый парень. Я не могу и сейчас его забыть.

Зачем я позвала тогда его на свидание? Не знаю. Но не только из-за матери… Я сидела на обочине дороги и ждала его. В ту пору тата еще не бросил своих чудачеств с ловлей птиц, и их было видимо-невидимо в клетках, и мне было слышно, как они пели у нас в саду. Когда я увидела тебя, Михай, я встала и, здороваясь, протянула руку. Какие у тебя были мягкие руки! Как у женщины. Мне это не понравилось. Не такие должны быть руки у мужчины.

— Зачем ты меня позвала? — спросил ты, а глаза у тебя были холодные, равнодушные. Это вывело меня из себя. «Что сказать парню, которого ты позвала на свидание? Как ему объяснить, зачем?»