Болеслав Прус - Доктор философии в провинции

- Вы один философ, да из Варшавы приехало двое, всего, стало быть, трое; тристишие о трихинах...

- Какие еще двое из Варшавы? - вскричал Файтусь, вцепившийся снова в кровать.

- Ну, как же, два Клиновича - племянники старого Федервайса, университетские товарищи Коцека, те, что написали знаменитые философские трактаты... о чем бишь?..

- Об отношении сознательного к бессознательному?.. Но писал лишь один из них - Чеслав Клинович, доктор философии...

- Доктор Венского, Парижского, Берлинского и других университетов. Оба двоюродных брата, Чеслав и Вацлав Клиновичи, являются докторами всех этих университетов, а сейчас оба они приехали сюда, к нам, под предлогом посещения дяди.

- Откуда вы это знаете?

- Я видел сегодня обоих в девять утра в гостинице "Бык". Я отправился en фрак, en белый галстук, en темно-синие перчатки (брюки были эти же). Спрашиваю гарсона: "Пятый номер спит?" - "Умывается", - отвечает гарсон. Стучу в дверь... "Entrez!" Я прошу извинения, называю себя, оставляю две визитные карточки (обоим), упоминаю о вас...

- Как они выглядят? - спрашивает, немного взволновавшись, Дынцек.

- Один из них лежал в постели под серым славутским одеялом, а второй умывался глицериновым мылом.

- Ну, а физиономии, манеры?..

- Так я же говорю! Тот, что умывался, был в сорочке в шоколадную полоску. Возвращаясь из гостиницы, я тотчас купил три такие же у Гольдгляса.

- Но что они говорили?

- Ах, что говорили? Это уж мой секрет. Мне некогда его сообщить, потому что я должен спешить...

- Зачем? Уж не надеть ли цветную сорочку или уведомить город о том счастье, которое выпало на его долю? - иронически спросил Дынцек.

- Что это? Насмешка?.. - вспылил гость.

- Чистейшая правда, - сердито ответил хозяин. - Всех ваших почитателей покоробит прежде всего та легкость, с какой вы поддаетесь новым влияниям, а затем то, что вы совершенно безличный человек.

- Как? Что вы сказали?..

- Именно так! И самым ярким доказательством вашей безличности служит приобретение трех цветных сорочек только из-за того, что такие носит какой-то псевдофилософ, какой-то проходимец. Ха! ха! ха!..

- Он - проходимец? Я - безличный человек? - в негодовании закричал пан Дрындульский, самоуверенно засунув обе руки в боковые карманы. - Понимаю!.. Вы завидуете новым светилам, которые могут затмить вашу славу!

- Моя скромная слава не померкнет оттого, что вы сегодня в девять утра бегали в гостиницу и хотите надеть цветную сорочку.

- Действительно скромная! - прервал гость. - Какие-то три маленькие заметки о любительском театре, об эпидемии ветряной оспы у детей и...

- Неважно их содержание, пан Дрындульский! Во всяком случае, их не отклонили, как это случается по отношению к вам каждую неделю.

- Проходимец! Безличный человек! Прощайте, пан Диоген Файташко! отчеканил элегантный гость, покровительственно кивнув хозяину.

- Цветные сорочки... визит в девять часов утра... en фрак!.. Прощайте, пан Каэтан Дрындульский! - процедил сквозь зубы хозяин и величественно указал гостю на дверь.

Так разрублен был гордиев узел старой дружбы, столько лет связывавшей двух самых известных людей в уезде. Зловещий сон Диогена сбылся.

* * *

Каждому беспристрастному человеку личность Диогена Файташко с первого же взгляда внушала глубокую симпатию и уважение. Черный костюм указывал на душу, охотно обретавшуюся под сенью кроткой меланхолии; золотые запонки на сорочке говорили о независимом положении; остроконечная, выхоленная бородка свидетельствовала о самостоятельности суждений, а густое оперение на голове являлось доказательством недюжинного ума.

Что делал пан Диоген в глухом уездном захолустье? По мнению людей меркантильных - ничего; но для тех, кто умел смотреть на вещи глубже, этот сухощавый мужчина средних лет с опущенной головой был проповедником новых идей, пионером цивилизации. Так он сам определял свое положение, прибавляя, что у него только два честолюбивых желания: завершить, испытать и оставить миру в наследие свою философскую систему и в полудикой местности (куда его забросил неумолимый рок) воспитать известное количество людей интеллигентных и добросердечных.

На какие средства существовал пан Диоген? Подобный вопрос был для него величайшим оскорблением. Неужели он, живущий двадцать четыре часа в сутки в мире идей, должен был унижаться до мелочных забот о хлебе насущном, до ответа на столь оскорбительные вопросы? Он ел - потому что вынужден был есть; жил в квартире - потому что не мог не жить в квартире; брал на мелкие расходы - потому что не мог не брать. Но все это он делал не из принципа, а случайно и вопреки своей воле, скорей уступая настойчивым просьбам Гильдегарды, возвышенной и бескорыстной натуры, от квартиры которой его скромную комнатку отделяла одна только дверь.