Болеслав Прус - Возвратная волна

- О, как мне страшно! - простонал Фердинанд, заметавшись на диване.

Отец припал к нему.

- Успокойтесь! - сказал доктор.

- Папа! - крикнул раненый. - Папа, дорогой, я уже не вижу тебя...

На губах его выступила кровавая пена. Лицо исказилось ужасом и отчаянием.

- Душно! - закричал Фердинанд.

Он вскочил с дивана и, протягивая руки, как слепой, подбежал к окну. Вдруг его руки бессильно опустились. Он двинулся назад, пошатнулся и упал на диван, ударившись головой о стену.

Потом еще раз обернулся к отцу, широко и с трудом раскрыл глаза, и две слезы повисли на его ресницах.

Адлер, дрожа всем телом, сел, обессиленный, возле него и стал вытирать своими большими руками мокрое от слез лицо и пену на губах.

- Фердинанд! Фердинанд! - шептал он. - Успокойся. Ты будешь жить, я отдам все свое состояние.

Вдруг он почувствовал, что сын тяжелеет в его объятиях и валится.

- Доктор! Приведите его в чувство, он теряет сознание!

- Пан Адлер, выйдите из комнаты! - сказал доктор.

- Почему я должен уйти? Я не могу уйти, когда сын нуждается в моей помощи...

- Больше он уже в помощи не нуждается, - тихо ответил доктор.

Адлер смотрел на сына, тряс его, теребил. На повязке, сбившейся на груди, показалось большое красное пятно. Фердинанд был мертв.

Старик обезумел. Он вскочил с дивана, отшвырнул ногой стул, оттолкнул доктора и выбежал во двор, а оттуда на шоссе.

По дороге он встретил одного из возчиков, перевозивших хлопок. Схватив его за плечи, Адлер крикнул:

- Знаешь?.. Мой сын умер!

Затем, отшвырнув его, побежал к будке привратника.

- Эй! Созовите к моему дому всех людей, пусть приходят... Сейчас же...

С такой же стремительностью он вернулся в комнату, где лежал его мертвый сын, и, сев против него, смотрел... смотрел...

- Почему так тихо? - спросил он. - Разве машина сломалась?

- Вы велели созвать всех рабочих, поэтому машину остановили. Все ждут вас во дворе, - ответил Иоганн.

- Зачем? Для чего? Сейчас же пошли их работать. Я не хочу, чтобы было так тихо. Скажи им, чтобы пустили машину и все станки. Пусть ткут, пусть прядут, двигаются, шумят...

Он схватился обеими руками за голову.

- Мой сын... сын... сын! - шептал он.

За пастором послали еще раньше, и как раз теперь он приехал и вбежал со слезами в комнату.

- Готлиб! - воскликнул он. - Господь послал нам тяжелое испытание, но будем уповать на милосердие его!..

Адлер долго глядел на него, потом сказал, указывая на останки сына:

- Смотри, Мартин, это я! Не его, а мой это труп! Если бы я не верил в это, я бы сошел с ума. Посмотри, - продолжал он, - здесь лежит моя фабрика, мое состояние, моя надежда!.. Но он жив! Скажи мне это, и вы все скажите. Это успокоит меня... О, сердце мое, сердце! Как оно болит!

Волна возмездия возвратилась.

Когда доктор и секунданты уехали, пастор стал уговаривать своего друга выйти из комнаты. Адлер послушался, и они пошли в сад. Поднявшись на пригорок, старый фабрикант поглядел по сторонам и заговорил:

- Если бы я мог...

Он раскинул руки.

- Если бы я мог все это охватить, задушить, бросить наземь и затоптать ногами вот так, так!.. Если бы я мог! Если бы мог!.. Мартин, ты не знаешь, что творится у меня в голове и как болит у меня сердце...

Он упал на скамью и продолжал:

- Там лежит мой мертвый сын, а я не могу ничем ему помочь. Знаешь, что я тебе скажу? Мне кажется, что через год, через месяц, может быть даже через неделю доктора найдут средство возвращать к жизни и излечивать таких раненых. Но тогда это уже не будет интересовать меня, а сейчас я готов отдать за такое средство все свое состояние и самого себя!.. Я продал бы себя, как собаку, как кусок ситца. И все же я не в силах ничего сделать.

Пастор взял его за руку.

- Готлиб, давно ты не молился?

- Разве я помню? Лет тридцать, а может быть, и сорок.

- Ты помнишь молитвы?

- Я помню... что у меня был сын.

- Сын твой теперь у бога.

Адлер поник головой.

- Какой же кровожадный этот ваш бог!..

- Не богохульствуй! Тебе еще придется встретиться с ним.

- Когда?

- Когда пробьет твой час.

Старик задумался, потом вынул из кармана часы с репетиром, нажал пружину, дождался боя и сказал:

- Мой час уже пробил, а ты, Мартин, поезжай домой. Там ждут тебя жена, дочка, приход. Радуйся" глядя на них, служи свои молебны, пей рейнское вино, а меня оставь в покое... У меня такое чувство, как будто я жду похорон всего мира и прислушиваюсь, скоро ли ударят в большой колокол, от которого у меня лопнет голова. Погибнет весь мир и я вместе с ним... Поезжай домой, Мартин! Я не нуждаюсь в друге, а тем более в пасторе. Твое испуганное лицо раздражает меня и приводит в уныние. И, наконец, я могу обойтись без няньки; я ведь сам вынянчил моего сына.