Александр Пушкин - Переписка 1815-1825

Прощайте, некогда, Сл нин торопит, пишу в его лавке.....

Ваш искренний почитатель Ф. Булгарин. 25. Апреля 1825.

NB. Уведомьте - регулярно ли получаете три наши журнала.

166. К. Ф. Рылеев - Пушкину. Конец апреля 1825 г. Петербург.

Письмо твое Бестужев получил, но не успел отвечать: его услали в Москву провожать принца Оранского. Может быть он напишет тебе оттуда. - Здесь слышно, что Дельвиг уже у тебя: правда ли? В суботу был я у Плетнева с Кюхельбекером и с братом твоим. Лев прочитал нам несколько новых твоих стихотворений. Они прелестны; особенно отрывки из Алкорана. Страшный суд ужасен! Стихи

И брат от брата побежит,

И сын от матери отпрянет

превосходны. После прочитаны были твои Цыгане. Можешь себе представить, что делалось с Кюхельбекером. Что за прелестный человек этот Кюхельбекер. Как он любит тебя! Как он молод и свеж! - Цыган слышал я четвертый раз и всегда с новым, с живейшим наслаждением. Я подыскивался, чтоб привязаться к чему-нибудь и [вот, что] нашел, что характер Алеко несколько унижен. Зачем водит он медведя и сбирает вольную дань? Не лучше ли б было сделать его кузнецом. Ты видишь, что я придираюсь, а знаешь почему и зачем? Потому, что сужу поэму Александра Пушкина, за тем, что желаю от него совершенства. На счет слога, кроме небрежного начала, мне не нравится слово: рек. Кажется, оно несвойствен<����но> поэме; оно принадлежит исключительно лирическому слогу. Вот вс , что я придумал. Ах, если бы ты ко мне был также строг; как бы я был благодарен тебе. Прощай, обни<����маю теб>я, а ты обними Дельвига. не пишешь ни слова о П.<����олярной> Звезде. ли Нали-вайко? Прощай, милая Сирена. (36)

Твой Рылеев.

Адрес: Александру Сергеевичу Пушкину. etc. etc. etc.

167. П. А. Катенин - Пушкину. 9 мая 1825 г. Кологрив.

В конце зимы жил я в Костроме, любезнейший Александр Сергеевич, и с прискорбием услышал от дяди твоего, тамошнего жителя, что ты опять попал в беду и по неволе живешь в деревне. Я хотел тотчас к тебе писать, во тяжба, хлопоты, неудовольствия, нездоровье отняли у меня и время, и охоту. Развязавшись кое-как, и то на время, со всей этой дрянью, и возвратясь в свой медвежий угол, я вдруг вспомнил, что забыл спросить у дяди твоего, в какой губернии ты находишься и как надписывать к тебе письма. Бог весть сколько бы еще времени так уплыло; но на прошедшей почте князь Николай Сергеевич Голицын прислал мне из Москвы в подарок твоего Онегина; весьма нечаянно нашел я в нем мое имя, и это доказательство, что ты меня помнишь и хорошо ко мне расположен, заставило меня почти устыдиться, что я по сие время не попекся тебя проведать. Сделай одолжение, извести меня обо всем; ты перестал ко мне писать так давно, я сам два года с половиной живу так далеко ото всего, что не знаю, ни где ты был, ни что делал, ни что с тобой делали; а коли ты вс это мне расскажешь, ты удовлетворишь желание истинно приятельское. От меня не жди новостей: живу я в лесу, в дичи, в глуши, в одиночестве, в скуке, и стихов решился не писать: carmina nulla canam. Но и монахини (разумеется, честные), давшие небу обет не любить. охотно слушают про дела любовные; я в том же положении, и с отменным удовольствием проглотил г-на Евгения (как по отчеству?) Онегина. Кроме прелестных стихов, я нашел тут тебя самого, твой разговор, твою веселость и вспомнил наши казармы в Милионной. Хотелось бы мне потребовать от тебя в самом деле исполнения обещания шуточного написать поэму песен в двадцать пять, да не знаю, каково теперь твое расположение: любимые занятия наши иногда становятся противными; впрочем, кажется, в словесности тебе неудовольствий нет, и твой путь на Парнасе устлан цветами. Еще раз, милый Александр Сергеевич, повторяю мою просьбу: уведоми меня обо всем, где ты, как ты, что с тобою, как писать к тебе и прочее. Желаю тебе успеха и от бед избавления; остаюсь по прежнему весь твой

Павел Катенин. Маия 9-го 1825. Кологрив.

168. А. Г. Родзянко и А. П. Керн - Пушкину. 10 мая 1825 г. Дубны.

<����А. Г. Родзянко:>

Лубны 10-го маия. 1825-го года. пред глазами Анны Петровны.

Виноват, сто раз виноват перед тобою, любезный и дорогой мой Александр Сергеевич, не отвечая три месяца на твое неожиданное и приятнейшее письмо, излагать причины моего молчания и не нужно, и излишнее, лень моя главною тому причиною, и ты знаешь, что она никогда не переменится, хотя Анна Петровна ужасно как моет за это выражение мою грешную головушку. Но невзирая на твое хорошее мнение о моих различных способностях, я становлюсь в тупик в некоторых вещах и во-первых в ответе к тебе. Но сделай милость, не давай воли своему воображению и не делай общею моей неодолимой лени, скромность моя и молчание в некоторых случаях могут быть (37) вместе обвинителями и защитниками ее; я тебе похвалюсь, что благодаря этой же лени я постояннее всех Амадисов и польских и русских, итак одна трудность перемены и переноски своей привязанности составляет мою добродетель, следовательно, говорит Анна Петровна, немного стоит добродетель ваша! А она соблюдает молчание. - <����Керн:> Молчание знак согласья. <����Родзянко:> и справедливо. Скажи пожалуй, что вздумалось тебе так клепать на меня, за какие проказы? - за какие шалости? - но довольно, пора говорить о литтературе с тобою нашим Корифеем. - <����Керн:> Ей богу он ничего не хочет и не намерен вам сказать! насилу упросила! - Если б вы знали, чего мне это стоило! - <����Родзянко:> Самой безделки; придвинуть стул, дать перо и бумагу и сказать: пишите. <����Керн:> Да спросите, сколько раз повторить это должно было! - <����Родзянко:> Repetitia est mater studiorum. - Зачем не во всем требуют уроков, а еще более повторений, жалуюсь тебе, как новому Оберону, отсутствующий, ты имеешь гораздо более влияния на ее, нежели я со всем моим присутствием, письмо твое (38) меня гораздо боле поддерживает, нежели вс мое красноречие. <����Керн:> Je vous proteste qu'il n'est pas dans mes fers! - <����Родзянко:> а чья вина? - вот теперь вздумала мириться с Ермолаем Федоровичем, снова пришло остывшее давно желание иметь законных детей, и я пропал, тогда можно было извиниться молодостию и неопытностию, а теперь чем? - ради бога, будь посредником! - <����Керн:> Ей богу я этих строк не читала! - <����Родзянко:> Но заставила их прочесть себе 10 раз. <����Керн:> Право не 10. - <����Родзянко:> а 9 - еще солгал. Пусть так, (39) тем то Анна Петровна и очаровательнее, что со всем умом и чувствительностию [светской] образованной женщины, она изобилует такими детскими хитростями - но прощай, люблю тебя и удивляюсь твоему гению, и восклицаю: