Микаел Рамадан - Тень Саддама Хусейна

Несмотря на то что во всем мире Саддам известен как человек, не умеющий контролировать себя и подверженный припадкам жестокости и ярости, я всегда находил его удивительно последовательным и спокойным в отношениях с людьми. Для каждого случая у него было свое настроение и свой стиль поведения. Будучи интровертом, он только на публике зажигался каким-то особым внутренним огнем.

При встречах с иностранными представителями он всегда мягок и задумчив и выглядит погруженным в свои мысли. Некоторые из остроумных наблюдателей сравнивают его в такие моменты с подкрадывающимся тигром. Неплохо, если бы он чаще сохранял этот вполне идущий ему образ.

В обществе своих министров и чиновников он более открыт, разговорчив и откровенен. В основном приветлив и любит юмор, но достаточно суров и беспощаден, если что-либо задевает его достоинство. Он редко бранится. В моем случае с исчезновением в Кувейте он впервые вышел из себя в моем присутствии.

Спустя два дня после нашего разговора с Хашимом я приехал утром во дворец и узнал, что отец Хашима умер и я должен немедленно ехать к нему.

Прибыв к дому Хашима, как положено, со свитой, я был встречен матерью Хашима и его многочисленными сестрами. Они неимоверно суетились вокруг меня, хотя им более пристало хранить траур по отцу, и бесконечно говорили о "великой чести", оказанной памяти отца Хашима. Он умер скоропостижно, после нескольких дней болезни, и эта неожиданная потеря особенно тяжела для родных.

Родственники мужчины омыли его тело в мечети недалеко от дома, а меня попросили присутствовать только на кладбище. По традиции, в арабских странах умершего хоронят в тот же день, но женщины обычно не присутствуют при захоронении. Хашим с братьями и дядьями уже был на кладбище, я же со своим эскортом держался от них на почтительном расстоянии. Тело отца Хашима завернули в белый холщовый саван и опустили в могилу, ногами на юг, туда, где Мекка. Я гадал, был ли среди этих людей хоть один друг Хашима из госбезопасности, но определить это было невозможно. Все они обучены быть неразличимыми среди толпы.

Я вернулся в дом. Через несколько минут Хашим увел меня в комнату, где мы с ним остались одни. Его сестра принесла нам чай и тут же удалилась.

- Смерть отца была мучительной, - помолчав несколько минут, сказал мне Хашим.

- Я понимаю, что ты чувствуешь, Хашим, - ответил я. - Мой отец умер семнадцать лет назад, но мы с ним были очень близки. Мне до сих пор его не хватает.

Хашим понимающе молчал, но я чувствовал, что он увел меня сюда не случайно. Очевидно, есть вопросы, которые он хочет обсудить только со мной наедине. Даже его братья мало знали о его жизни на службе в госбезопасности.

- Мой отец был простым, но гордым человеком. Он был честен. Меня тревожит то, что теперь он узнает о многих вещах, которые я натворил.

- Что же ты такого натворил, Хашим?

- Я офицер, Микаелеф. По долгу службы я делал много того, что позорит меня и память моего отца.

- Я не думаю, что ты чем-нибудь удивишь меня, - искренне ответил я ему, - но, если это облегчит твою душу, я готов выслушать тебя.

- Я даже не знаю, с чего начать, - признался он. - Например, был такой случай лет восемь назад, за год до того, как я был переведен во дворец. Я был в отряде, где допрашивали двух пленных курдов. Это было связано с покушением на Саддама. Мы понятия не имели, виновны или невиновны эти два курда, но у нас были верные сведения о том, что они знали, кто участвовал в организации покушения. Я стоял рядом с одним из курдов, которого привязали к доске и медленно опускали в ванну с серной кислотой.

Я знал, что случается с человеком, когда его подвергают такому испытанию. Но мне странно было слышать, что такой закаленный сотрудник безопасности, как Хашим, до сих пор находится под этим страшным впечатлением.

- Сначала растворились и исчезли ступни ног, затем сами ноги, продолжал Хашим, - было трудно разобрать, что бормотал в ванне этот человек, но я готов поклясться, что он начал нам все рассказывать. Он выкрикивал имена некоторых заговорщиков, но это ему не помогло. Когда же кислота начала разъедать его гениталии, веревка стала опускаться медленнее, чтобы он успел все рассказать, но он потерял сознание и через несколько секунд умер.

Я подумал, что Хашим никогда не рассказывал мне об этом случае. Это говорило о потрясении, связанном со смертью отца. Ничто в моем прошлом не вызывало в памяти таких страшных демонов, какие мучили Хашима. И тем не менее я его понимал, сочувствовал его беспощадному самобичеванию.