Евгений Лучковский - Опасная обочина

Остановиться — означало прочно сесть. По крайней мере, так казалось Баранчуку. И когда дорога стала чуть-чуть поспокойнее, Эдик в сдержанных, но профессионально кратких словах, с восхищенным одобрением высказался о манере вождения Григорьича.

Тот в ответ лишь безразлично хмыкнул и почти с повседневным равнодушием произнес:

— Это, брат, веники. Это ты еще не видел настоящей дороги. Вот перевернулись бы разок-другой, тогда да… А здесь что?

Трубников утвердительно и одобряюще кивнул.

«Кто же он такой? — подумал Баранчук о хозяине добротного, обшитого грубой ковровой дорожкой „уазика“. — На начальника не похож. Председатель колхоза? Вполне может быть… Сейчас в кино то и дело показывают молодых современных председателей, ушедших в глубинку».

Но не суждено было в этот раз Эдику Баранчуку узнать, что подкидывает его к месту будущей работы секретарь районного комитета партии Алексей Иванович Трубников, смуглый человек высокого роста, по виду — обычный трассовик, умный, энергичный руководитель, совершающий обычную, будничную и очень утомительную поездку по одному из самых нелегких участков трассы.

Впрочем, размышления Эдуарда были прерваны вскорости самым грубым образом, потому что зимник снова стал выкидывать фортеля. Дорога снова превратилась в бешено петляющую ленту, пытающуюся безуспешно вырваться из-под цепких, повышенной проходимости баллонов «уазика», но тот держался за нее всеми четырьмя колесами и двумя ведущими мостами и неукротимо стремился вперед и только вперед…

Так они и мчались без страха и упрека, пока счастливая дорожная судьба и провидение не вынесли их к немногочисленным, но приветливым и ярким в кромешной тьме огням жилгородка сто тридцать первой механизированной колонны, успешно руководимой строгим начальником товарищем Стародубцевым.

А назавтра Эдуард Баранчук, отстажировавшись всего лишь полдня, приступил к совершенно самостоятельной работе. В самом непродолжительном времени он проявил себя настолько, что начальник колонны совершенно заслуженно перевел его на новую машину, на которой Эдуард и подавно стал творить чудеса, ставя рекорд за рекордом, намного перекрывая сменное задание.

Он очень быстро вышел в число самых передовых водителей, и это несомненно грело его душу. У него были настоящие товарищи, и он им отвечал безусловно верным дружеским расположением. В конце концов появилась женщина, которая пусть пока и не вошла в его жизнь, но которой он тайно симпатизировал и несомненно чувствовал ее приязнь по отношению к себе…

Короче, все было бы хорошо и жизнь бы радовала Эдуарда Никитовича Баранчука и доставляла ему полное удовлетворение, если бы не «проклятое прошлое», висящее как дамоклов меч над всяким его достижением, над каждой его удачей.

Когда Полина вышла из зала суда, в глазах у нее было темно. Темно по-настоящему. В метро показалось, что люстры светят гораздо слабее. Она даже машинально удивилась: дескать, что это с электричеством стало?

Но все, что происходило сейчас в ее душе, никак не отражалось на внешности: спокойное лицо уверенной в себе девушки, привычно возвращающейся домой после трудового дня — чуть уставшая, невозмутимая, внешне равнодушная, типичная москвичка… Спуститесь в метрополитен — увидите таких тысячи, особенно в часы «пик».

Внутри же ее колотило, трясло мелкой дрожью. Ведь еще неделя — и она жена… рецидивиста. На суде вскрылись и другие «подвиги» ее жениха. Но больше всего ее огорчало то, что она сама — сама! — не смогла разглядеть за внешней респектабельностью, за показной добротой, за, казалось бы, искренним отношением к себе душу с двойным дном, черное, притворившееся на время белым. А ведь она считала, что разбирается в жизни, та ее не баловала и пряниками кормила далеко не всегда; Полина с детства привыкла во всем помогать матери — и по хозяйству, и в воспитании двух младших сестренок, даже в вечернюю школу пришлось перейти, чтоб увеличить семейный бюджет.

Было еще одно обстоятельство, которое ее угнетало. Родственники и друзья их семьи получили открытки с приглашением на свадьбу — жених заказал кабинет в ресторане «Прага», даже не кабинет — банкетный зал на шестьдесят человек. Матери потом пришлось всех обзванивать и придумывать всякую всячину, но разве скроешь такое… Позор!

На работе у нее тоже каким-то образом стало все известно. И хотя в коллективе ее любили и относились к Полине с заслуженной теплотой и дружелюбием, все же нашлись и такие, что за спиной перешептывались и косились на нее, — кто сожалея, а кто и с ухмылкой.