Эрих Ремарк - Возвращение

- Тогда его надо взять силой, - помолчав, заявляет Рахе, - его нужно освободить, чего бы это ни стоило...

Людвиг молчит.

- Я тоже думаю, Георг, что все это ни к чему не приведет, - говорю я. Если мы даже его уведем, он все равно вернется назад. Он чуть не выстрелил в Вилли, когда тот хотел его увести.

Рахе опускает голову на руки. Людвиг как-то весь посерел и осунулся.

- Похоже, ребята, что мы все погибшие люди, - безнадежно говорит он.

Никто не отвечает. Мертвой тяжестью повисли между этими стенами молчание и тревога...

Рахе уходит, а я еще долго сижу у Людвига. Он подпер голову руками.

- Все наши усилия напрасны, Эрнст. Мы люди конченые, а жизнь идет вперед, словно войны и не было. Пройдет немного времени, и наша смена на школьных скамьях будет жадно, с горящими глазами, слушать рассказы о войне, мальчики будут рваться прочь от школьной скуки и жалеть, что они не были участниками героических подвигов. Уже сейчас они бегут в добровольческие отряды; молокососы, которым едва исполнилось семнадцать лет, совершают политические убийства. Я так устал, Эрнст...

- Людвиг... - Я сажусь рядом с ним и кладу руку на его узкие плечи.

На лице у него безутешная улыбка. Он тихо говорит:

- Когда-то, до войны, у меня была такая, знаешь, ученическая любовь. Несколько недель назад я встретил эту девушку. Мне показалось, что она стала еще красивее. В ней вдруг словно ожило для меня все наше прошлое. Мы стали часто встречаться, и вдруг я почувствовал... - Людвиг кладет голову на стол. Когда он поднимает ее, глаза его кажутся помертвевшими от муки. Все это не для меня теперь, Эрнст... Ведь я болен...

Он встает и открывает окно. Там, "а окном, темная ночь и множество звезд. Подавленный, не отрываясь, я смотрю в одну точку. Людвиг долго глядит вдаль. Потом поворачивается ко мне:

- А помнишь, Эрнст, как мы с томиком Эйхендорфа целыми ночами бродили по лесам?

- Да, Людвиг, - живо отзываюсь я, обрадованный тем, что мысли его приняли другое направление, - это было поздним летом. А помнишь, как мы поймали ежа?

Лицо у Людвига разглаживается:

- А потом мечтали о всяких приключениях... Помнишь, почтовые кареты, охотничьи рога, звезды... Мы еще хотели бежать в Италию.

- Да, но почтовая карета, которая должна была забрать нас, не пришла, а на поезд у нас не было денег.

Лицо у Людвига проясняется, оно даже как-то загадочно светится радостью.

- А потом мы читали "Вертера"... - говорит он.

- И пили вино, - подхватываю я.

Он улыбается:

- И еще читали "Зеленого Генриха"... Помнишь, как мы спорили о Юдифи?

Я киваю:

- Но потом ты больше всего любил Гельдерлина.

Людвиг как-то странно спокоен и умиротворен. Речь его тиха и мягка.

- Каких мы только планов не строили, какими благородными людьми хотели мы стать! А стали просто жалкими псами, Эрнст...

- Да, - отвечаю я задумчиво, - куда все это девалось?

Мы стоим рядом, облокотившись о подоконник, и смотрим в окно. Ветер запутался в вишневых деревьях. Они тихо шумят. Звезда падает. Бьет полночь.

- Надо спать, Эрнст. - Людвиг протягивает мне руку. - Спокойной ночи!

- Спокойной ночи, Людвиг!

Поздно ночью вдруг раздается сильный стук в дверь. Я вскакиваю в испуге:

- Кто там?

- Я - Карл. Открой!

Я вмиг на ногах.

Карл врывается в комнату:

- Людвиг...

Я хватаю его за плечи:

- Что с Людвигом?

- Умер...

Комната завертелась у меня перед глазами. Я сажусь на кровать.

- Доктора!

Карл ударяет стулом о пол, так что стул разлетается в щепки.

- Он умер, Эрнст... Вскрыл себе вены...

Не помню, как я оделся. Не помню, как я попал туда. Внезапно передо мной - комната, яркий свет, кровь, невыносимое поблескивание и сверкание кварцев и камней, а перед ними в кресле - бесконечно усталая, тонкая, сгорбившаяся фигура, ужасающе бледное, заострившееся лицо и полузакрытые потухшие глаза...

Я не понимаю, что происходит. Здесь его мать, здесь Карл, какой-то шум, кто-то громко о чем-то говорит; да, да, понял, мне надо остаться здесь, они хотят кого-то привести, я молча киваю, опускаюсь на диван, двери хлопают, я не в состоянии шевельнуться, не в состоянии слова вымолвить, я вдруг оказываюсь один на один с Людвигом и смотрю на него...

Последним у Людвига был Карл. Людвиг был как-то странно тих и почти радостен. Когда Карл ушел, Людвиг привел свои немногочисленные вещи в порядок и некоторое время писал. Потом придвинул кресло к окну и поставил на стол миску с теплой водой. Он запер дверь на ключ, сел в кресло и, опустив руки в воду, вскрыл вены. Боль ощущалась слабо. Он смотрел, как вытекает кровь - картина, которую он часто себе рисовал: из жил его выливается вся эта ненавистная, отравленная кровь.