Эрих Ремарк - Возвращение

- Да ты совсем здоров, - отвечаю я. - У тебя разве что-нибудь болит?

Он проводит рукой по лбу:

- Голова. Затылок будто обручем сжимает. А потом - Флери...

Во время боев под Флери Гизекке разрывом снаряда засыпало, и, придавленный балкой, он долго пролежал, прижатый лицом к вспоротому до самого бедра животу другого солдата. У того голова не была засыпана; он все время кричал, и с каждым его стоном волна крови заливала лицо Гизекке. Постепенно у раненого стали выпирать наружу внутренности, и это грозило Гизекке удушьем. Чтобы не задохнуться, он то и дело втискивал их обратно в живот раненого. И всякий раз слышал при этом глухой рев несчастного.

Все это Гизекке рассказывает вполне гладко и последовательно.

- Так вот каждую ночь, - говорит он. - Я задыхаюсь, и комната наполняется скользкими белыми змеями и кровью.

- Но раз ты знаешь, что все тебе только кажется, неужели ты не можешь побороть себя? - спрашивает Альберт.

Гизекке мотает головой:

- Ничего не помогает. Даже если я не сплю. Как только стемнеет, они тут как тут. - Он весь дрожит. - Дома я выпрыгнул из окна и сломал ногу. Тогда они привезли меня сюда.

Он молчит. Потом обращается к нам:

- Что же вы теперь делаете? Выпускной экзамен уже сдали?

- Скоро будем сдавать, - говорит Людвиг.

- У меня, наверное, уж ничего не выйдет, - печально произносит Гизекке. - Такого к детям не пустят.

Больной, кричавший: "Прикрытие!", тихонько подкрался сзади к Альберту и хлопнул его по затылку. Альберт вспыхнул, но тут же опомнился.

- Годен, - хихикает больной, - годен! - Он смеется с какими-то взвизгами, но вдруг умолкает и тихо отходит в угол.

- Слушайте, не можете ли вы написать майору? - говорит Гизекке.

- Какому майору? - удивленно переспрашиваю я.

Людвиг подталкивает меня.

- О чем же ему написать? - быстро говорю я, спохватившись.

- Чтобы он разрешил мне отправиться во Флери, - возбужденно отвечает Гизекке. - Мне это непременно помогло бы. Сейчас там должно быть тихо, а я помню это место, когда там все грохотало и взлетало на воздух. Я пошел бы пешком через Ущелье Смерти, мимо Холодной Земли, прямо к Флери; если бы я не услышал ни одного выстрела, у меня бы все прошло. И я наверное успокоился бы, вы как думаете?

- И так все уляжется, - уговаривает его Людвиг и кладет ему руку на плечо. - Тебе только надо ясно отдать себе во всем отчет.

Гизекке грустно смотрит перед собой:

- Так напишите же майору. Меня зовут Герхардт Гизекке. Через два "к". Глаза его помутнели и словно ослепли. - Принесите мне немного яблочного мусса. Я бы с таким удовольствием поел сейчас мусса.

Мы обещаем ему все, что он просит, но он уже нас не слышит, он уже ко всему безучастен. Мы прощаемся. Он встает и отдает Людвигу честь. Потом с отсутствующим взором садится за стол.

Выходя, я еще раз оглядываюсь на Гизекке. Вдруг он, точно проснувшись, вскакивает и бежит за нами.

- Возьмите меня с собой, - просит он каким-то высоким, странным голосом, - они опять ползут сюда...

Он испуганно жмется к нам. Мы не знаем, что делать. В эту минуту появляется врач, оглядывает нас и осторожно берет Гизекке за плечи.

- Пойдемте в сад, - говорит он, и Гизекке послушно дает себя увести.

Мы выходим из больницы. Вечернее солнце низко стоит над полями. Из решетчатого окна все еще доносится пение: "Но тех замков нет уж больше. Тучи по небу плывут..."

Мы молча шагаем. Поблескивают борозды на пашнях. Узкий и бледный серп луны повис между ветвями деревьев.

- По-моему, - говорит Людвиг, - у каждого из нас кое-что в этом роде...

Я гляжу на него. Лицо его освещено закатом. Оно серьезно и задумчиво. Я хочу ответить Людвигу и вдруг начинаю дрожать, сам не зная отчего.

- Не нужно об этом говорить, - прерывает его Альберт.

Мы продолжаем наш путь. Закат бледнеет, надвигаются сумерки. Ярче светит месяц. Ночной ветер поднимается с полей, и в окнах домов вспыхивают первые огни. Мы подходим к городу.

Георг Рахе за всю дорогу не сказал ни слова. Только когда мы остановились и стали прощаться, он словно очнулся:

- Вы слышали, чего он хочет? Во Флери - назад во флери...

Домой мне еще не хочется. И Альберту тоже. Мы медленно бредем по обрыву. Внизу шумит река. У мельницы мы останавливаемся и перегибаемся через перила моста.

- Как странно, Эрнст, что у нас теперь никогда не появляйся желание побыть одному, правда? - говорит Альберт.

- Да, - соглашаюсь я. - Не знаешь толком, куда девать себя.

Он кивает:

- Вот именно. Но ведь, в конце концов, надо себя куда-нибудь деть.