Эрих Ремарк - Возвращение

Свистит паровоз. Я поднимаю глаза. Чем это я занимаюсь? Я пришел сюда, чтобы встретиться с любимыми уголками моей юности. А что я делаю? Провожу здесь линию окопов... Привычка, думаю я. Мы больше не видим природы, для нас существует только местность, местность, пригодная для атаки или обороны, старая мельница на холме - не мельница, а опорный пункт, лес - не лес, а артиллерийское прикрытие. Всюду, всюду это наваждение...

Я стряхиваю его с себя и пытаюсь вернуть свои мысли к прошлому. Но мне это не удается. Нет прежней радости, и даже пропало желание бродить по знакомым местам. Поворачиваю назад.

Издали замечаю одинокую фигуру, идущую мне навстречу... Это Георг Рахе.

- Ты что здесь делаешь? - спрашивает он удивленно.

- А ты?

- Ничего, - говорит он.

- И я ничего.

- А что это за банка? - насмешливо осведомляется он. Я краснею.

- Чего ты стесняешься, - говорит Рахе. - Захотелось, верно, по старой памяти рыбок наловить, а?

Я киваю.

- Ну и как? - спрашивает он. Я только качаю головой в ответ.

- То-то и есть. Эти вещи плохо вяжутся с солдатской шинелью, задумчиво говорит он.

Мы садимся на штабель дров и закуриваем. Рахе снимает фуражку:

- А помнишь, как мы здесь марками менялись?

- Помню. От свежесрубленного леса крепко пахло на солнце смолой и дегтем, поблескивала листва на тополях, и от воды поднимался прохладный ветерок... Я все помню, все-все... Как мы искали зеленых лягушек, как читали книжки, как говорили о будущем, о жизни, которая ждет нас за голубыми далями и манит, как чуть слышная музыка...

- Вышло немножко не так, Эрнст, а? - Рахе улыбается, и улыбка у него такая же, как у всех у нас - чуть-чуть усталая, горькая. - На фронте мы и рыбу ловили по-другому. Бросали в воду гранату, и рыба с лопнувшими пузырями сразу же всплывала на поверхность белым брюхом кверху. Это было практичнее.

- Как случилось, Георг, - говорю я, - что мы слоняемся без дела и не знаем толком, за что взяться?

- Как будто чего-то не хватает, Эрнст, правда?

Я киваю. Георг дотрагивается до моей груди:

- Вот что я тебе скажу. Я тоже много об этом думал. Вот это все, - он показывает на луга перед нами, - было жизнью. Она цвела и росла, и мы росли с нею. А что за нами, - он показывает головой назад, - было смертью, там все умирало, и нас малость прихватило. - Он опять горько улыбается. Мы нуждаемся в небольшом ремонте, дружище.

- Будь сейчас лето, нам, быть может, было бы легче, - говорю я. - Летом все как будто легче.

- Не в этом дело. - Георг попыхивает сигаретой. - По-моему, тут совсем другое.

- Так что же? - спрашиваю я.

Он пожимает плечами и встает:

- Пошли домой, Эрнст. А знаешь? Сказать тебе разве, что я надумал? - Он наклоняется ко мне: - Я, вероятно, вернусь в армию.

- Ты спятил, - говорю я, вне себя от изумления.

- Нисколько, - говорит он, и лицо его на мгновение становится очень серьезным, - я только последователен.

Я останавливаюсь:

- Но послушай, Георг...

Он идет дальше.

- Я ведь вернулся домой на несколько недель раньше тебя, Эрнст, говорит он и переводит разговор на другую тему.

Когда показываются первые дома, я выплескиваю колюшек в канал. Взмахнув хвостиками, рыбки быстро уплывают. Банку я оставляю на берегу.

Я прощаюсь с Георгом. Он медленно удаляется. Я останавливаюсь перед нашим домом и гляжу вслед Георгу. Его слова меня странно взволновали. Со всех сторон подкрадывается что-то неуловимое, оно отступает, как только я хочу схватить его, оно расплывается, как только я наступаю на него, а потом опять ползет за мной, смыкается вокруг меня, подстерегает.

Свинцом нависло небо над низким кустарником в сквере у Луизенплаца, деревья оголены, где-то хлопает на ветру окно, и в растрепанной бузине палисадников прячутся сырые, безнадежные сумерки.

Взгляд мой, блуждая, переходит с предмета на предмет, и мне начинает казаться, что я это впервые вижу, что все здесь настолько чужое мне, что я почти ничего не узнаю. Неужели этот сырой и грязный кусок газона и в самом деле обрамлял годы моего детства, такие крылатые и лучезарные в моих воспоминаниях? Неужели эта пустынная будничная площадь, это фабричное здание напротив и есть тот тихий уголок вселенной, который мы называли родиной и который один среди бушующего моря ужасов означал для нас надежду и спасение от гибели? Неужели эта унылая улица с рядом нелепых домов и есть та самая, образ которой в скупые промежутки между смертью и смертью вставал над окопами, как несбыточная. томительно манящая мечта? Разве в мыслях моих эта улица не была гораздо светлее и ярче, гораздо оживленнее и шире? Неужели все это не так? Неужели кровь моя лгала, неужели воспоминание обманывало меня?