Назар Гельдыев - Мелодия Секизяба (сборник)

— Должен тебе признаться, — сказал он маме, — что и мои дела сегодня были не блестящи, Конечно, помидоры я все продал что и говорить, Но, во первых, с каждым днём их привозят всё больше и больше, так что цена на них падает, во-вторых, очень много уж тепличных помидор, а в-третьих, мне показалось, что эти профессиональные торговцы стали на меня поглядывать как на равного, Я-то продаю то, во что вложен мой пот, а они перекупают овощи у простаков на месте за сущие гроши и втридорога перепродают их горожанам. Разве можно приравнивать меня к ним?

— И помыслить нельзя, — ответила мама.

— Вот именно, — сказал отец. — Как любишь ты говорить, Сона, вот именно. Нельзя и помыслить, И ещё… да уж, если рассказывать, то до конца. Пришёл я в хлебный магазин, набил полный хурджун хлебом и только стал расплачиваться — трое парней с красными повязками. Патруль! Подождали, пока я расплачусь, а потом подходят, вежливые такие, и спрашивают, зачем, мол, яшули вы столько хлеба набрали. Я было растерялся, но тут же нашёлся, не то несдобровать бы.

— И что же ты им сказал, Поллы-джан?

— Лучшая защита — это нападение, Сона. Я не стал ожидать дальнейших вопросов, а сам стал задавать им вопросы. «Как, говорю им, как вы думаете, молодые люди, зачем человеку столько вдруг Может понадобиться хлеба? Ведь одному столько не съесть, верно?» — «Верно», — отвечают они. — А я им говорю? «Ну, думайте дальше». — А они: «Вот мы и говорим, что многие берут хлеб и кормят им скот». А я им в ответ: «Верно, Ну, а если не для скота?» — «Для чего же ещё?» — удивились они. — «Эх, вы, говорю». Для других. Поняли?» А они не понимают, тогда я спрашиваю: «Вы женаты?» — «Нет», — говорят, — рано ещё». — «Вот, — говорю, когда станете к свадьбе готовиться, сразу поймёте».

— А они? — спросила мама и глаза у неё горели.

— Они и рты разинули. — Значит, к свадьбе готовитесь, яшули, спрашивают. А я им — вот именно, к свадьбе, сына женю. Так что и этого хлеба не хватит, ещё приеду тогда. Так они мне ещё хурджун помогли донести.

— Да ты у меня просто мудрец, — похвалила мама.

— Верно, — согласился отец. — Рот у меня не на затылке.

— И всё-таки… — робко произнесла мама и замолчала.

— Ну, что ещё за «всё-таки», — недовольно проворчал отец.

— И всё-таки ты не сердись, Поллы-джан, нехорошо, что приходится так делать: то покупателей обманывать разведённым молоком, то этих молодых людей… Да и тебе, я вижу, не очень всё это нравится, ведь ты и умнее многих, и руки у тебя золотые.

— Нравится не нравится, — сказал отец. — Конечно, не нравится, а что делать? Эта проклятая сватья вопьётся, как комар, и пока не выпьет всю кровь, не отвалится.

— Да, не больно-то нам повезло, если при такой девушке, как Гюльнахал, оказалась такая сватья, как Огульсенем, — пожаловалась мама. Нехорошо так говорить про будущих родственников, но уж больно хитра она, так и норовит в душу заглянуть, да ещё и наизнанку вывернуть. Боюсь, не вышли бы все наши хлопоты впустую, Поллы.

От такого предположения отец отмахнулся.

— С таким женихом, как наш Ашир, да с такими родственниками, как мы, надо совсем ума последнего лишиться, чтобы не то что искать — думать о другом. Была бы шея, а хомут найдётся — слышала такое? Нет, нет, это и из головы выбрось. Конечно, сватья Огульсенем не подарок, что и говорить, но видела ты человека, который был бы сам себе враг? Нет, моя Сона, можешь мне поверить — эту самую сватью теперь не прогонишь от нашего порога, как муху от мёда.

Всё это отец произносил с важным видом, и с каждым сказанным словом принимал всё более гордую позу. Наконец, спина его стала совсем прямой, как если бы он проглотил ручку от лопаты.

— Запомни, Сона, что я самый уважаемый среди сельчан… ну, может быть, после Ташли-ага. Никто слова плохого не может о нас с тобой сказать, а об Ашире — тем более. Так что не волнуйся: если Гюльнахал тебе нравится, то скоро она будет помогать тебе в нашем доме, накинув на себя красное курте. Правда, я не спрашивал тебя, хорошо ли ты ознакомилась с достоинствами этой девушки — согласись, что это не моя, а твоя забота.

— Озакомилась, Поллы-джан, ознакомилась, — успокоила мать. — Уж тут, будь спокоен, я всё высмотрела и всё выспросила.

— Ну и что ты скажешь о ней?

И не говори, Поллы-джан. Захочешь худое сказать — и у врага язык не повернётся. Ковры ткёт то-кие — что хоть сейчас в Ашхабад на выставку, сесть на них — и то жаль. А какие тюбетейки шьёт — это я и передать словами не могу. И на машине работает так, что глаза разбегаются: с такой быстротой шьёт, что и старой мастерице за ней не угнаться. Одним словом — чистое золото.