Назар Гельдыев - Мелодия Секизяба (сборник)

— Я.

Михаил оглядел его внимательно:

— Ну, добре. Пошли.

Василий Егорович сказал ему вслед:

— Будьте предельно осторожны, понял, Миша? Без крайней необходимости в драку не ввязывайся, знаю я тебя. И — ползком, ползком…

Мы смотрели им вслед. Первые десять-пятнадцать шагов Михаил и Кочмурад прошли, низко пригибаясь меж ветвей, затем опустились на землю и исчезли, и сколько мы не прислушивались, ничего не слышали с той стороны, куда они скрылись. А я думал о Кочмураде. До этой минуты он был мне неприятен, и я ни в чём не хотел бы на него походить. Но разве не шевельнулась в моей душе зависть, что он оказался хоть на чуточку, но храбрее меня — ведь я остался здесь, среди своих, а он с каждой минутой всё ближе к немцам — он и Михаил.

Мы все вслушивались и всматривались в далёкий огонёк костра, держа оружие наизготовку. Ничего не менялось в течение получаса, но потом, внезапно, с той стороны, где были немцы, до нас донеслись голоса и неясный шум, который всё усиливался: если бы раздались выстрелы, это означало бы, что группа обнаружена. Но выстрелов не было, а шум, постепенно ослабевая, заглох. Но что означало это? Мы терпеливо ждали, готовые ко всему. И я ждал вместе со всеми, готовый в любую минуту к бою, и чего бы я не дал в эту минуту за то, чтобы рядом со мною был Кочмурад. Какой мелкой показалась мне сейчас моя обида, каким глупым я сам. Если бы я смог сейчас его увидеть, то обнял бы его, как брата. Но ни Кочмурад, ни Михаил не подавали никаких признаков жизни.

Не только я — вся группа время от времени поглядывала на Василия Егоровича, ожидая от него хоть какой-то команды или просто слов. Что-то в нём — маленьком, заросшем по самые глаза бородой, было от лешего, который видит в темноте и может становиться невидимкой, но он сидел молча, как и все, сидел, обхватив руками колено, автомат под мышкой, и со стороны казалось даже, что он дремал, но он не дремал. Внезапно он напрягся и повернулся лицом в ту сторону, куда час назад ушли двое наших разведчиков. Маленькие глазки его блеснули в лунном свете. «Молодцы хлопцы», — громким шёпотом произнёс он и вдруг как-то даже обмяк. Мы тоже смотрели в том же самом направлении, но не видели и не слышали ничего, до тех пор, пока не появились одновременно Михаил и Кочмурад. Оба были довольны и улыбались, Михаил доложил о результате разведки — оказывается, в лесу окопалось едва ли не с полк живой силы и техники фашистов. Что же касается шума, который мы слышали, он объяснялся просто: два немца, не поделив что-то затеяли драку прямо у костра. Разнимать их бросилось ещё с десяток немцев, кое-кто при этом обжёгся — всё это дало возможность Кочмураду и Михаилу остаться незамеченными.

— Придётся сделать небольшой крюк, — сказал Василий Егорович и кивнул головой куда-то влево. — Боюсь, что здесь «языком» не разживёшься. Но отдых мы их чуток испортим.

Один из партизан нёс через плечо небольшую рацию. Накрывшись с головой, Василий Егорович вызвал наше подразделение и передал артиллеристам координаты немцев, добавив, что мы из этого района исчезнем минут через двадцать. Через двадцать минут, когда мы, забрав сильно влево, огибали место скопления немцев, наши дальнобойные орудия в течение получаса примерно обрабатывали мес: о, где фашисты устроили себе ночлег; что там осталось после такой «обработки», легко себе представить.

Мы шли лесом, казалось, наугад, уже более часа, но вышли точно на поляну, посреди которой высился единственно уцелевший среди сгоревших хат дом.

— Продсклад, — сказал Василий Егорович, когда мы залегли у самой кромки поляны. — Три смены по два человека, и того шесть. Кто-то из них и должен стать нашим.

Затем он кивком подозвал к себе Кочмурада и Михаила.

— Вы, я вижу, уже спелись, — сказал он. — Вот и идите снова вдвоём. Хватит силушки взять одного фрица?

Михаил улыбнулся:

— Хватит, и ещё останется трохи.

— Ну, ну, не хвались раньше времени. Пошли.

Тут я не выдержал.

— Можно мне с ними, — спросил я Василия Егоровича. — Для подстраховки.

Кочмурад посмотрел на меня. Я ответил ему открытым взглядом, как в дни, когда наша дружба была крепче стали. Он, кажется, всё понял и вдруг улыбнулся так, как во всём мире мог улыбаться один он — так, словно во рту у него было шестьдесят четыре зуба.

— Дайте нам его, — поддержал он меня. — Втроём веселей.

Но Василий Егорович уже не смотрел на нас. Он смотрел на дорогу, проходившую по лесу правее того места, где мы залегли: по ней катила грузовая автомашина, которая замедлила ход, съехала на грунтовку, ведущую к продскладу.