Назар Гельдыев - Мелодия Секизяба (сборник)

— И в задании, которое вы должны были выполнить. — Это строго сказала Люба.

Я сделал неуклюжую попытку оправдаться.

— Я не мог видеть их. Они были в засаде.

— А сколько их было?

— По-моему, двое. Стреляли с двух сторон.

— Тебе ещё повезло.

Я потрогал голову, и это движение отдалось гулкой болью.

— Ничего себе — повезло.

— Болит? — спросила Люба. Похоже, что она сочувствовала мне больше, чем Надя.

— Горит, — пояснил я. — Может быть перебинтовать? Не загноилась бы рана.

— У нас почти нет медикаментов, — сказала Надя. — Да и бинтов совсем мало.

— Ладно, — сказал я и лёг, потому что всё кружилось перед глазами. — Ладно. Медикаментов у вас нет, нет бинтов. А еды у вас тоже нет?

Надя и Люба переглянулись, но промолчали. Потом Надя прислушалась и, осторожно ступая, снова отошла и стала всматриваться во что-то. На обратном пути она аккуратно задвинула доску на крыше и на чердак спустился полумрак.

— Значит, говоришь, вы получали задание добыть языка? — внезапно обратилась ко мне.

— Я уже сказал.

— А как вы перешли линию фронта?

— С нами был проводник.

Мне показалось, что Люба с Надей снова переглянулись.

— А описать его можешь?

Я задумался. Я видел этого человека несколько минут… последний раз, когда он с Бекеном ушли своим путём, а я пошёл по тропе.

— Среднего роста, — стал вспоминать я, — да… среднего роста, в ватнике, в кирзовых сапогах… по-моему, худощавый… да, скорее худощавый, короткие волосы…

— Ещё?

Что я мог ещё вспомнить?

— Да, — вспомнил я. — Он говорил с украинским акцентом. Как вы с Любой. По-моему, он был партизан, из здешних.

— Почему ты так думаешь?

— Он шёл очень быстро, не глядя по сторонам. Так, по-моему, ходят люди, если ходили по этой местности много раз.

— А имя?

Я не знал его имени. Может мне послышалось оно хотя бы раз? Нет. Я не слышал его. Вот только сон… Тогда… Когда мой друг Бекен стрелял в меня по приказу нашего проводника.

— Не знаю, — честно сказал я. — Как его называли в том страшном сне? Петро?!

— Петро? Дядя Петро! Так что же ты раньше не сказал.

Теперь я снова увидел, насколько красива Надя. Глаза её горели так, что видно было даже в полумраке, щёки горели.

— Люба, ты слышала! Дадя Петро! Он жив! Нуры, ты молодец, — и она обняла меня и прижала к себе. — Какой же ты молодец!

В свои восемнадцать лет я не привык, чтобы красивая девушка обнимала меня. Тем более, что я совершенно не понимал, за что. Но всё равно — я запомнил навсегда, это первое в моей жизни объятие.

— Мы считали, — объяснила мне Люба, раньше Нади понявшая моё недоумение, что дядя Петро погиб. И поскольку она видела, что после её слов я не стал понимать больше, пояснила: — Дядя Петро, это брат Надиной мамы. Его фамилия Гуцало, он командир партизанского отряда. Недавно немцы распространили повсюду листовки, что наконец ими пойман неуловимый Петро Гуцало, пойман и повешен. И в это поверили все, даже Мищенко, который сам видел, как дядя Петро был схвачен немцами во время облавы.

— А кто такой этот Мищенко?

— Он был нашим командиром, — пояснила Люба, потому что Надя вдруг отвернулась и как-то подозрительно стала тереть глаза. Много лет спустя я понял, как должна была обрадоваться молоденькая девушка, едва достигшая семнадцати лет, узнав, что её дядя и командир отряда жив. Но тогда я связал эти слёзы с Мищенко.

— Мищенко был у нас командиром, — продолжала между тем Люба. — Парень что надо. Он командовал нашей группой, куда входили мы с Надей. Мы пустили под откос несколько эшелонов, взорвали три склада с продовольствием и боеприпасами. Но..

— Что — но?

— Теперь из всей группы остались в живых только мы с Надей, — пояснила Люба. — Вся группа вместе с Мищенко погибла. Если бы не случайность, мы с ней тоже погибли бы. Они ночевали в ту ночь на чердаке у бабки Насти, а мы ходили в соседнее село. Немцы обнаружили наш отряд и в конце концов сожгли из огнемётов и дом, и всех, кто там был.

— Хватит об этом, — оборвала Надя. — Пока мы живы, мы будем помнить об этом. И постараемся нанести немцам как можно больше вреда — отомстим и за Мищенко, и за других. Есть хочешь? — обратилась она ко мне, с этой минуты показывая, что считает меня своим.

— Не хочу, а умираю от голода.

— Тогда давай сначала сменим тебе повязку, а потом поедим.

— Слушаюсь, товарищ командир, — сказала Люба.

Вдвоём они быстро и умело сменили мне повязку. Я стиснул зубы, когда осторожные и уверенные пальцы девушек отдирали пропитанные кровью бинты. Надя осмотрела рану и протёрла её тампоном, а затем уже обмотала мою голову бинтом. В это время Люба развязала Надин вещмешок и достала небольшой кусок сала, полбуханки хлеба и нарезала всё это на тонкие ломтики. Никогда ни один хлеб не казался мне таким вкусным.