Карой Сакони - Дивное лето (сборник рассказов)

Сын кивнул мне, чтобы я шла вперед, потом было пошел следом, но передумал, да как рыкнет на незнакомца и впрямь как на собаку. Тот боком проскользнул в дверь, опять передернулся, сложил руки на груди, будто священник, и замер. Михай бросил кожан на скамью и, точно человека того вовсе не было, подошел к тазу с водой, который я загодя приготовила, ополоснул руки, потом обошел стол, сел и уронил руки перед собой. Чужак все стоял. Я разложила картошку в три тарелки, сдобрила обжаренным в жире луком, сверху добавила сала, сыну самый большой кусок, незнакомцу — чуть поменьше; поставила перед ними.

— Садитесь, — говорит ему Михай.

Тот не знал, куда ему сесть, но по тарелкам разобрался. Подтянул стул, сел; руки его свесились вдоль туловища, глаза закрылись, похоже, совсем обессилел, потому что, когда сын рявкнул — ешьте, мол, ложка так и прыгала у него в руке. Я тоже села с ними к столу и, обождав сына, принялась за еду. Оба мы наблюдали за незнакомцем. Сейчас, сейчас я пойду, думала я, надо же сказать соседям, но это я только так, про себя подумала, а сама вовсе и не спешила и все присматривалась к тому человеку, а он после первой ложки так и набросился на картошку; теперь он казался мне просто несчастным, а вовсе не бродягой, с которым нужно расправиться; только тут я заметила, какое красное у него лицо. Скулы так и пылали. Михай вытер тарелку коркой и протянул мне за добавкой. Я опять положила ему на картошку большущий ломоть сала. Подрезала хлеба. Вернулась к столу, снова посмотрела на скулы незнакомца, на ввалившиеся глаза и говорю:

— Приготовлю-ка я чаю.

Человек встрепенулся. И такие у него вдруг стали глаза, будто у ребенка, когда угостишь его конфетой. А Михай и говорит:

— Ни к чему это. Ступайте уж. У вас дело есть.

Может, человек тот и не понял, про что говорил Михай. А может, ему было все равно. Он хотел что-то сказать, наверное, насчет чая, что не отказался бы, тогда ведь я уже поняла, что он болен, потому и квелый такой, что болен, тут у меня и вовсе страх пропал, я смотрела на него уже как на человека, которому помочь нужно. Он, бедолага, хотел сказать насчет чая, но Михай о чем-то спросил его, так что счаем ничего не вышло.

— Что вам тут нужно в наших краях?! — вот что спросил у него Михай.

— Ничего, — ответил он странным голосом, да я-то знала уже, что странный он из-за хвори его. — Ничего, — повторил человек.

— Что вы мне тут ничевокаете! — прикрикнул на него сын. — Как положено отвечайте, коли спрашивают. Как это ничего, когда всем известно, что вы давильни взламываете. Чего тут рыщете?

— Я давильни не взламываю, — сказал чужак; он уже не ел, да и посмел бы он теперь есть?

— Нечего врать-то!

Тут человек тот взглянул на Михая, но уже не так, как бродячий пес. Человеческий взгляд был.

— А что вам у нашего дома понадобилось?

— Лихорадит меня, — проговорил он помолчав, — Нездоров я.

— Нездоров?! — растянул губы сын, — Эк заливает-то!

Тут он распрямился на стуле и, вставая, выбил его из-под себя ногой, потом подошел к ведру, зачерпнул воды и долго пил. Кружка громко звякнула, когда он ставил ее на место.

— Заливает-то как! — Он обтер губы рукой, — Может, еще и пожалеть его?

— Кажись, он и вправду болен, — сказала тогда я.

Сын сверкнул на меня глазами.

— А вы ступайте, делайте, как решили. Уж скоро ночь.

Я встала. Чему быть, того не миновать, подумала про себя. Нельзя же, в самом деле, чтобы он тут разгуливал. В охотничьем домике вон жена коменданта одна с двумя ребятишками. Да и человеку этому лучше будет.

— Ну, я пойду.

— Я тоже пойду, — вскочил незнакомец.

Михай одной рукой без труда усадил его на место.

— Вы останетесь здесь!

— Нет, я пойду. — Человек под рукой у Михая напрягся.

Сын вдруг рассмеялся. Так он смеялся у адвоката, когда разводился с Мили. Мне и тогда не понравился его смех, и слова не понравились, которые он тогда сказал. Больше не буду таким идиотом, каким был, сказал он тогда, эх, отольются миру мои слезы! Да разве ж мир тебя выставил на посмешище, а не Мили твоя, говорила я ему. А он все свое: не буду больше таким идиотом, вот увидите!.. И вот он смеялся тем же смехом, глядя, как барахтается у него под рукой этот несчастный, как цепляется за стол, будто кошка, когда ее к земле прижимают. Нравилось ему это.

— Мне надо идти, — стонал человек.

— Еще бы не надо! — гоготал Михай. — Могу подсказать даже куда!

— Болен он, — робко сказала я сыну. Но в эту минуту он был уже не сын мне, а мужчина, который повелевает.