А Роб-Грийе - Проект революции в Нью-Йорке

Большая часть остальных вещей уже упоминалась прежде. Назовем их еще раз: белая машина без колес, железная клетка для перевозки хищников в метро, велосипед, несколько архаичных сельскохозяйственных машин, а именно соломорезка, плуг с одним лемехом и три деревянные бороны с железными наконечниками, две двери ярко-голубого цвета, все еще заключенные в дверную раму и поворачивающиеся на петлях, наконец, металлическая лестница, поставленная вертикально в одном из углов площадки и представляющая собой нечто вроде обсерватории, с которой можно одновременно обозревать и пространство, ограниченное забором, и окружающие улицы. На вершине лестницы укреплена телевизионная антенна, подсоединенная к многочисленным аппаратам, рассеянным по булыжному покрытию (каждый из них занимает шесть клеточек), которые показывают одну и ту же учебную программу, что позволяет следить за ней на всем протяжении пути. Один из этих телевизоров, передающий познавательную программу о черной Африке, фигурировал, как мы видели, в описании первого акта пыток. В завершение отметим, что на более свободных участках сцены расположены такие предметы, как десятилитровый бидон, полный бензина, связка цепей той толщины, какую используют, чтобы привязывать очень крупных собак, четыре литых гири весом в двадцать килограммов каждая, с большим кольцом и выпуклой надписью, удостоверяющей точную величину их массы, кусачки, молоток, кузнечные гвозди, толстая деревянная терка цилиндрической формы с очень большими отверстиями, зеленое шелковое платье, прожженное утюгом, два шприца для внутривенных вливаний, три медицинских халата, запачканных кровью, стальные ножницы, железная линейка с острыми ребрами, ящик с шестью бутылками, содержащими ярко-красную жидкость, пинцет для удаления Волос, записная книжка в черной молескиновой обложке, фломастер, двенадцать бритвенных лезвий, вязальная спица, булавки и проч.

Не теряя времени, я прохожу через одну из голубых дверей, широко распахнутых в пустоту, чтобы взять, Преодолев тридцать клеточек, четыре цепи примерно в метр длиной, каждая из которых заканчивается карабином, и возвращаюсь к кровати той же дорогой; стараясь не привести в чувство рыжую девушку слишком рано и не меняя ее позы, тщательно привязываю (при помощи цепей) запястья и щиколотки к четырем медным стоякам, образующим спинки кровати; отправляюсь за бидоном с бензином, для чего приходится пересечь двадцать восемь клеточек по диагонали и отворить другую голубую дверь, которую я закрываю на обратном пути;

поливаю бензином паклю, приклеенную к лобку закованного манекена, отношу бидон на место (вновь открываю и закрываю дверь) и опять подхожу к кровати;

нащупываю в кармане куртки уже упомянутый коробок спичек, который сунул туда, входя на пустырь; выключив три прожектора, чиркаю спичкой и подношу огонек к пропитанному бензином курчавому треугольнику. Тот мгновенно вспыхивает.

В ночной темноте поднимается красивое, очень красное пламя, чьи мерцающие искристым светом завитки и изгибы отбрасывают неверные блики на окружающие предметы, которые и сами словно бы подрагивают, взвиваются вихрем и опадают, что особенно заметно на светлом фоне ближайших участков тела, иными словами, на широко раздвинутых бедрах, животе и груди молодого манекена, конвульсивно дергающегося от боли, но сохраняющего свое распятое положение, ибо наложенные путы не дают ему возможности переменить позу. Однако жертва, возвращенная к жизни этим жестоким способом, изо всех сил дергается в стальных браслетах, так что мелодичное позвякивание ручных и ножных цепей вторит сухому потрескиванию горящих волос.

Когда пропитанный бензином треугольник выгорает дотла, пламя внезапно гаснет. Я вновь зажигаю прожекторы. Прекрасная Джоан, видимо, окончательно очнулась. Ее широко раскрытые глаза блестят, и она смотрит на меня с прежним наивным, удивленным, немного детским выражением, а на полураскрытых губах застыла та же простодушно-чувственная улыбка всегдашней готовности и послушания. Вместо сгоревших волос в паху остается какая-то беловатая клейкая субстанция, покрывающая лобок неровными подтеками; я предполагаю, что это расплавившийся в пламени клей и осторожно трогаю это место указательным пальцем, а затем прикасаюсь к нему кончиком языка: вкус такой же приятно-сладковатый, как у некоторых тропических фруктов. Я выдираю из распоротого матраса новый клок пакли; рассмотрев ее с близкого расстояния, я думаю, что она не могла приобрести этот рыжеватый оттенок из-за одних только дождей - вероятно, ее покрасили или же окропили красной жидкостью из бутылок, стоящих в ящике. Размышляя таким образом, я тщательно разминаю клок, дабы придать ему форму треугольника, а затем аккуратно укладываю на лобок, облитый клеем, чьи подтеки исчезают между ног.