Леонид Иванов - Глубокая борозда

В годы войны наши люди мирились со всеми тяготами жизни, колхозники отдавали весь хлеб, зачастую не оставляя себе ничего. Но это было при чрезвычайных обстоятельствах. Тогда любой приказ воспринимался как должное, как единственно правильное и неизбежное. Но кончились чрезвычайные обстоятельства военных лет, свершилось развенчание ошибок, а приемы руководства во многом остались прежние: приказ, диктат… И целый ряд важных партийных решений, направленных на развязывание творческой инициативы, наталкивался вот на эти устаревшие приемы в руководстве.

Правда, сам Павлов при решении сложных вопросов всегда опирался на деловых людей типа Соколова, Гребенкина, Несгибаемого. Кое-что делалось и вопреки шаблонным установкам.

В прошлом году в области получил широкое хождение лозунг: «Агроном — законодатель полей!» Было принято решение бюро, потом подтвержденное пленумом: никто не имеет права отменять агротехнические рекомендации агрономов. Никто! Но Павлов с горечью наблюдал, как многие агрономы весьма неохотно принимали эту власть над землей. А некоторые откровенно признавались, что раньше работать было спокойней: объявят, когда сеять, когда уборку начинать, какую структуру посевов вводить, — и все ясно. Что за этим? Воспитанная годами привычка подчиняться команде и ни за что не отвечать? Но Павлов не мог не знать, что и у тех агрономов, которые горячо приняли на себя роль законодателей полей, руки очень часто оказывались связанными. Фактически у них была только одна возможность: выбирать из двух зол меньшее. Слишком многое регламентировалось сверху.

А чем обернется новое решение? Ведь стоило Павлову согласиться с наметками, которые были представлены, — колхоз «Восход» остался бы без паровых полей, или Сидорову, как и честнейшему коммунисту Коршуну, пришлось бы «творить святую ложь» ради высокого урожая. Стоит пойти на поводу Щербинкина — и самое доброе начинание вновь окажется погубленным. Не слишком ли много у нас щербинкиных и поповых? Не в них ли корень зла?

По радио зазвучала музыка Чайковского.

— Погромче, Петрович, — попросил Павлов, удобнее откинувшись на сиденье.

Перед ним открылась степь — бесконечная ширь полей, бывшая целина. Лишь кое-где вдали высокие тополя обозначали места поселков.

Павлов размечтался: научимся и мы выращивать высокие урожаи! Научимся! Позади большой опыт. И по высоким урожаям… и по поражениям.

Впереди завиднелись так знакомые Павлову ветряные двигатели колхоза «Сибиряк».

Вылезая из машины, Павлов подумал: так ведь и не построил Соколов хорошего здания для конторы.

Соколов показался на крыльце. В ватной телогрейке, на голове ушанка. Небритое лицо расплылось в улыбке:

— Быть нынче урожаю… Секретарь обкома приехал.

Соколов пропустил Павлова вперед, сам топал следом.

В комнате три стола. Один — председательский, два других — для агронома и зоотехника. Но хозяев на месте не было.

Павлов разделся, причесал волосы, опустился на старенький диван, что стоял рядом с председательским столом. А Соколов присел на табуретку у стола.

— Какими путями к нам? — спросил он, снимая с головы шапку. Бросил ее на стол, пригладил почти совсем белый ежик на голове.

Павлов заговорил о видах на урожай. Соколов успокоил его: урожай нынче будет!

— У вас-то будет, а в области?

— Везде будет… Все же, понимаешь, помаленьку к земле нашего брата начинают привязывать.

Павлову приятно слышать такие слова. Он всегда гордился старым хлеборобом, уважал его. А сегодня услышал в голосе Соколова нотки, каких раньше не замечал. Иван Иванович всегда немножко брюзжал. И тем был приятен Павлову, что настраивал его на борьбу с недостатками. А сегодня Соколов в добром настроении. Вскоре выяснилось: ему только что сообщили, что колхоз занял первое место в районе по надою молока…

Но как только Павлов спросил об его отношении к новому постановлению о планировании, Соколов сразу же стал прежним Соколовым.

— Хорошо, что заглянул, Андрей Михайлович… Я, понимаешь, все равно хотел до тебя добраться… Умно это — кто на земле хозяйствует, тот сам и планирует. Умно, всякий это скажет. А только, понимаешь, много всяких оговорок сделано. Вроде бы ты свободный, делай как знаешь, а вникнешь поглубже — много загородок, да еще высоких, не перепрыгнешь!

Павлов пересел с дивана на табуретку поближе к Соколову.

— Опять скажешь, Андрей Михайлович: этому старому черту ничем не угодишь? Так ведь думаешь?