Элигий Ставский - Домой ▪ Все только начинается ▪ Дорога вся белая

Леонид крикнул:

- И нас тоже сдует.

Она не услышала, наклонилась к нему:

- Что?

- Я говорю: и нас унесет. Нас, говорю, тоже. — Он засмеялся, потому что не услышал своих слов.

Показал ей руками, как надо держать шляпу. И в эту самую секунду шляпу с нее сорвало. Метнувшись за этой желтой вспорхнувшей птицей, Леонид все же схватил ее, накрыл телом, но на повороте сам покатился к ящикам.

Они смеялись оба, и теперь ветер поднял ее волосы и закрыл лицо. И Леонид увидел, что волосы у нее, оказывается, не короткие, а длинные и густые.

Она подала ему руку, чтобы он встал, а другой рукой держалась за борт.

- Но я ничего... — Она не могла откинуть волосы, и это смешило ее.

- Что? — Теперь Леонид взял ее за локоть, а плечом прижал ящики.

- Ничего не вижу. Если они свалятся, что тогда?

- Я думаю, что томатный сок.

- Я тоже.

- Что?

- Я говорю: хорошо... спасибо. — Она все же села в уголок между ящиками.

Леонид устроился рядом и весело поглядывал на дорогу.

Иногда их обгоняли автобусы, ревущие, ослепительно красные, желтые и серебристые. Эти автобусы настигали их неожиданно. Они оставляли после себя копоть и, завывая, уносясь дальше, напоминали о времени, о больших городах, раскинувшихся где-то за горами.

Возможно, уже была половина пути, когда Леонид вдруг заметил чемодан, положенный между ящиками и накрытый парусиной. Он приподнял парусину.

- Ваш?

Она кивнула.

- Да, мои вещи.

- Все?.. Почему? Вы решили уехать совсем? Значит, вам все же не понравилась эта деревня?

Она снова надела шляпу.

- Я еще не знаю. Но мне показалось, что так будет лучше. Не знаю.

- Не слышу.

- Я сказала, что еще не знаю. Может быть...

Равнина кончилась. Из белого марева на них надвигались, вырастая, сине-белые горы.

Если бы ей сказали, что на свете есть такое место, как это, она вряд ли поверила бы, так все здесь было просто и необычно и так ей нравилось. Да это и не было что-то такое, что можно представить себе реально, а только запах, высота и простор. И еще прохлада.

Большая, обросшая деревьями гора, с вершиной, похожей на башню, виднелась из окна. Под этой башней - тонкая серая полоска дороги, на ней - крохотные, медленно карабкающиеся автомобили. Эти автомобили игрушечные, ярко окрашенные. Повсюду пятна солнца. Но сюда оно не проникало.

И сидеть на бочке, на самом краю, сохраняя равновесие, так что иногда приходилось балансировать, вытягивая ноги, ей тоже нравилось. А кроме того, ей казалось, что сегодня все - для нее. Так она сказала себе. И эта гора - для нее, и музыка, и вино, и все остальные бочки, громадные и тяжелые, и бревенчатые коричневые стены, и окошко, полное неба.

Лишь трое стариков сидели в углу, потягивая светлое, прозрачное пиво. Они пили его медленно и смакуя, как это умеют делать только старики. Потом ставили кружки и брались за свои скрипки.

- Панико, — шагнул к ней высокий, широкоплечий старик. Он держал в руке новую гуцулку. — Я купил для своей жены, но могу отдать вам. Теперь у меня не такая жена, но когда-то она тоже была такая, как русская панико.

Леонид налил вина.

- Панико - это значит девушка, — объяснил он.

- О! Это очень красиво. Мне это так нравится - «панико». Называйте меня панико! — И, взяв стакан, она протянула его старику. — А если панико просит что-нибудь, это надо выполнять?

Леонид смотрел на нее, раскачиваясь на бочке, и не мог понять, что с ней вдруг произошло, почему она вдруг здесь такая необыкновенно веселая. И веселая и как будто закрывшаяся от него, ушедшая. Он не узнавал ее.

- Ну, это смотря какая паникА. — Он налил вина себе.

- Нет. — Она взмахнула руками. — Не паникА, а паникО.

Старик закивал головой:

- ПаникО. ПаникО.

- Я панико! Значит, если панико просит, это надо выполнять? Ведь так?

И тогда старик поднял руки.

- Если такая белая панико... Оууу... Даже я, старый партизан из этих гор, из Карпат... Что скажет панико?

- Сыграйте еще что-нибудь. Специально для меня... Ну, что-нибудь ваше. Что вы когда-то играли для своей панико.

- Для моей? — Старик поднял брови, выпил вино, поставил стакан. — Тогда надо танцевать. Мы будем играть, а панико пусть танцует. Хорошо?

- Я - одна? — Она вытянула ноги, чтобы соскользнуть с бочки. — Нет, мы будем танцевать вдвоем.

- С ним? — Старик повернулся к Леониду. — О! Тогда война. Бомба. Америка.

- Нет, только с вами, — и по-мальчишески ловко соскочив с бочки, она встала возле старика. — Мы с вами. Только с вами.

Взмахнув гуцулкой, старик задрал голову.