Вольфдитрих Шнурре - Когда отцовы усы еще были рыжими

- Да что за человек в конце-то концов? - в отчаянии воскликнула Фрида.

- Служитель в мужской уборной, Фрида, - вполголоса пояснил отец.

С этого дня мы стали навещать Вилли только вдвоем, Фрида вдруг отказалась. Впрочем, ее пропагандистская кампания в Мальхове тоже подошла к концу. Она еще несколько, раз попытала счастья на северо-восточной окраине Вайсензее; но словно проклятие тяготело над нею, она утратила дар убеждения, люди зевали и уходили.

- Чего ей недостает? - спросил я как-то отца на пути домой.

- Вилли, - кратко ответил отец.

И с Вилли тоже что-то случилось. Всякий раз, как мы приходили к нему в землянку, он сидел в своей форменной фуражке, надвинутой на глаза еще глубже прежнего, среди яблок и кочанов капусты, сидел у ветхого стола, глубоко задумавшись. Мало-помалу и отец потерял покой.

Какое-то время я молча наблюдал все это.

Но, проснувшись однажды ночью, я заметил, что отец сидит на кровати, смотрит на луну и вздыхает. Я не выдержал.

- Что случилось? - спросил я.

- Она была у Вилли, - отвечал отец.

- И?

- И Вилли ей сказал, что думает теперь только об одном.

К горлу у меня подступил комок.

- О Фриде?.. - хрипло спросил я. Отец слабо улыбнулся.

- Она так надеялась.

- Надеялась? - крикнул я, ударив кулаком но подушке.

- Ты должен ее понять, - сказал отец, - она так радовалась своему сходству с Элли. Она усмотрела в этом задачу куда более осмысленную, чем вся ее пропаганда.

- А что же, - с усилием проговорил я, - что Вилли сказал ей на самом деле?

- Он сказал ей, что день и ночь только и думает, как чудесно было бы после стольких серых, выпачканных глиной десятилетий в Мальхове жить в такой чистой, с белым кафелем комнате, какую он недавно видел у Ашингера.

Комок застрял у меня в горле, я отлично мог себе представить, каково теперь Фриде. Но и Вилли я тоже видел: как он, скрюченный, закрывшись потрескавшимся козырьком фуражки и сложив шершавые руки, похожие на лапки крота, непрерывно жмурясь, сидит в своей землянке. Я заревел в голос.

- Ты прав, - сказал отец, - все это довольно запутанно.

Но потом - уже светало и мне только-только удалось снова задремать отца вдруг, как, впрочем, всегда по утрам, осенило.

- Бруно! - закричал он, тряся мою кровать. - Бруно, скажи, правда или мне приснилось, что служитель у Ашингера жалуется на жизнь?

Я пробормотал, что да, Вилли недавно говорил об этом.

- Значит, правда! - воскликнул отец и вскочил с кровати. - Так оно и есть! - В волнении он бегал взад и вперед по комнате..

Снизу кто-то постучал в потолок. Отец громко крикнул:

- Прошу прощения! - и снова плюхнулся на кровать. - Ну, мальчик мой, ты все еще не понимаешь? - прошептал он.

- Нет, - отвечал я.

- Ах да! - сказал отец, хлопнув себя по лбу. - Ты ведь еще не видел этого Мафусаила из уборной у Ашингера. - Мне что-то стало уясняться.

- Он старый?..

- Старый, - сказал отец, - это не то слово; его дряхлость поистине достойна преклонения.

- И ты считаешь?.. - затаив дыхание, спросил я. Отец медленно пожал плечами и поднял руки ладонями наружу.

- Он стар, и он жалуется, - большего для начала требовать нельзя.

У Ашингера стулья еще стояли на столах, а мы, стараясь остаться незамеченными, уже сбегали вниз по лестнице. Там никого не было. Комната, наделавшая такого переполоха, была и вправду вся выложена белым кафелем. Отец обошел ее так, словно ему предстояло тут жить.

- Многое, - сказал он, - тут в очень неважном состоянии. Сразу видно, арендатор утратил подлинный интерес к своим обязанностям.

- Э-э, позвольте, - раздался чей-то дребезжащий голос, - откуда вы, собственно, взялись?

Мы обернулись, это оказался человек, служивший здесь, внизу. Изможденный, бледный старикашка со впалой грудью и хриплым дыханием.

Отец снял шляпу, а я отвесил ему поклон.

Пусть служитель бога ради не обижается на его замечание, весело произнес отец, оно относилось к так сказать гуманной стороне дела. Он пригласил старикашку подняться с ним наверх, в зал, мы уселись, и отец стал распространяться о преимуществах старости и о том, как важно позволить себе на закате дней своих пожить в полном покое.

- Э-э, кому вы это говорите! - прокряхтел старик. - У меня есть земельный участок в Хоэншенхаузене. Вы думаете, торчать тут - предел моих желаний?

- Конечно, нет, - с воодушевлением сказал отец, - остается еще завести козу или какое-нибудь другое животное, и вот маленький рай готов.

В козе, отвечал старичок, сейчас большой нужды нет, но в остальном отец абсолютно прав.