Бернард Шоу - Тайна костюмерной

- И слава Богу, сударыня! - сказал костюмер. - Мы можем изменить вашу внешность, но не ваш характер.

- Вздор! - отрезала дама. - Мой характер меняется с каждым новым платьем, которое я надеваю. Боже, это еще что?! - воскликнула она, когда бюст одобрительно усмехнулся.

- Бюст! - ответил Яго. - Он говорит, как заведенный. Я начинаю верить, что это сам старик.

- Чепуха! - объявила дама. - Бюсты не могут разговаривать.

- Нет, могут, - сказал Шекспир. - Я же разговариваю, а я бюст.

- А я вам говорю, что нет, - возразила дама. - Это противоречит здравому смыслу.

- Ну, так заставьте меня замолчать, - сказал Шекспир. - В дни королевы Бесс это никому не удавалось.

- Ни за что не поверю! - не отступала дама. - Это какие-то средневековые выдумки, и только. Но скажите, разве в этом платье я похожа на женщину, способную совершить убийство?

- Пусть вас это не тревожит, - сказал Бард. - Вы ведь еще одна из моих неудач. Я хотел сделать из леди Мак что-то по-настоящему ужасное, но она обернулась моей женой, а та в жизни никого не убила, - во всяком случае, за один присест.

- Вашей женой? Анной Хетауэй?! Разве она была похожа на леди Макбет?

- Очень! - решительно ответил Шекспир. - Возможно, вы заметили, что леди Макбет обладает только одной характерной чертой: она убеждена, что ее муж всегда все делает плохо, а она - хорошо. Если бы я когда-нибудь кого-нибудь убил, Анна выбранила бы меня за то, что я только все напортил, и сама отправилась бы наверх поправить дело. Когда у нас бывали гости, она всегда извинялась перед ними за мое поведение. А если отбросить это свойство, попробуйте-ка найти в леди Макбет хоть крупицу смысла. Я был не в состоянии сделать подобное убийство убедительным. И пошел напролом: не краснея, дал понять, что убила она, а затем наделил ее двумя-тремя черточками, взятыми с натуры - у Анны, - чтобы придать ей жизненность.

- Я разочарована, расстроена, рассержена, - сказала дама. - Вы, по крайней мере, могли бы высказать все это после бала, а не накануне!

- Вам следовало бы поставить это мне в заслугу, - заметил бюст. - Я, в сущности, был очень мягким человеком. Как ужасно - родиться вдесятеро умнее всех остальных, любить людей и в то же время презирать их тщеславные помыслы и заблуждения. Люди - такие глупцы, даже самые приятные из них! А я не был настолько жесток, чтобы получать удовольствие от своего превосходства.

- Какое самодовольство! - сказала дама, вздернув нос.

- А что делать? - осведомился Бард. - Или, по-вашему, я мог жить, притворяясь заурядным человеком?

- Я убеждена, что у вас нет совести! - объявила дама. - Об этом много раз писали.

- Совести?! - вскричал бюст. - Да она испортила мое лучшее создание! Я начал писать пьесу про Генриха Пятого, я намеревался показать его в дни его распутной юности; и у меня рождался замечательный персонаж - своего рода Гамлет, отдающий дань заблуждениям молодости, который всюду сопровождал бы принца, выводил бы мораль и украшал бы повествование (извините этот анахронизм - если не ошибаюсь, слова доктора Джонсона, единственного человека, написавшего обо мне что-то дельное). Я назвал это чудо Пойнсом. И поверите ли, едва я как следует вошел в пьесу, какой-то паршивенький третьестепенный персонаж, которого я предназначал в трусливые грабители - он должен был появиться в двух-трех сценах, ограбить купцов с тем, чтобы его потом ограбили принц и Пойнс, - вдруг обернулся великолепным воплощением Силена, изумительной комической ролью. Он убил Пойнса, он убил весь замысел пьесы. Я наслаждался им, упивался им, создал восхитительную шайку мошенников, чтобы ему было с кем общаться и на чьем фоне сиять. Как я был уверен, что уж он-то не обратится против меня! Но я забыл про свою совесть. Однажды вечером, проходя по Истчипу с молодым другом (юношей, вся жизнь которого была еще впереди), я увидел обрюзглого толстяка, пьяного, похотливо щурящегося на женщину, которая была далеко не так молода, как должна была бы быть. И совесть принялась нашептывать мне на ухо: "Вильям, по-твоему, это смешно?" Я начал читать мораль моему молодому другу и не остановился, пока он не сбежал, сославшись на неотложное дело. А я пошел домой и испортил конец моей пьесы. Ничего хорошего я сделать не смог. У меня все пошло вкривь и вкось. Но я должен был обречь этого старика на жалкую смерть, и я должен был повесить его гнусных прихвостней, бросить их в сточные канавы и в больницы для бедняков. Всегда следует сначала подумать, а потом уже браться за подобные вещи. Кстати, не закроете ли вы дверь? У меня начинается насморк.