Ирвин Шоу - Рассказы из сборника 'Пестрая компания'

Шнейдер вышел во внутренний дворик, и скоро до помещения бара донеслись звуки гамм и обрывки мелодий. Музыкант готовился к вечернему выступлению.

- Итак, чем же мы занимались ведь день? - спросила Руфь, и в её вопросе прозвучали нотки, которые при желании можно было трактовать, как заявку на право собственности. В то же время в нем чувствовалась и легкая ирония.

- Итак, - начал Митчелл, - мы ...

- Ты - самый красивый лейтенант во всей американской армии, - вдруг заявила Руфь.

- ...вначале отправились на море, - продолжил Митчелл, который был настолько смущен (и в то же время польщен) словами девушки, что сделал вид, будто их вовсе не слышал. - Провели некоторое время на пляже. Затем совершили несколько боевых вылетов. Цель - ближайший бар. Принимали джин с соком грейпфрута.

- Ты согласен с тем, что у нас в Палестине отличные грейпфруты? спросила исполненная патриотизма Руфь.

- Просто потрясающие, - ответил Митчелл. - В Америке нет ничего подобного.

- А ты, однако, ужасный врун, - сказала Руфь и легонько поцеловала его в щеку.

- С нами на пляже был пилот из Восьмой воздушной армии Великобритании, который рассказывал, как ему доставалось в небе над Вильгельмсхафеном, а мы, в свою очередь, сочиняли байки о том, как летали бомбить Плоешти. Затем настало время бриться и отправляться на свидание с тобой.

- А что ты думал во время бритья? Наверное, печалился о том, что расстался с такими интересными людьми ради меня?

- Да, это разбило мое сердце.

- У тебя такое славное, худощавое лицо, - Руфь провела ладонью по его подбородку. - Ты такой же красивый, как английский лейтенант, а английские лейтенанты, как известно, самые красивые лейтенанты в мире.

- Наиболее красивых мы направили на Тихий океан, - сказал Митчелл. На Гуадалканал1. Мы стремимся сохранить их на радость американским женщинам.

Руфь подала сигнал господину Адамсу, чтобы тот дал ей что-нибудь выпить, и продолжила:

- Сегодня я была в Иерусалиме. Сказала боссу, что заболела. Как жаль, что нам так и не пришлось побывать вместе в Иерусалиме.

- Как-нибудь в другой раз, - сказал Митчелл. - Когда я вернусь, мы сразу же отправимся в Иерусалим.

- Только не надо врать, - очень серьезно произнесла Руфь. - Умоляю, давай без лжи. Ты никогда не вернешься и никогда больше меня не увидишь. Никакого вранья, пожалуйста...

Митчелл вдруг ощутил себя совсем мальчишкой. Он знал, что должен что-то сказать, но не мог найти нужных слов и, уставившись в свой стакан, ощущал себя неуклюжим, одиноким и обиженным жизнью тупицей. Все эти чувства, видимо, проявились на его физиономии, потому что Руфь вдруг рассмеялась, коснулась кончиками пальцев его губ и сказала:

- У тебя для американца слишком трагичное лицо. Кстати, из какой части Америки ты к нам прибыл?

- Из Вермонта.

- Неужели в Вермонте у всех такие же лица, как у тебя?

- Абсолютно у всех.

- Я обязательно туда приеду, - сказала Руфь, опустошила свой бокал и закончила: - Когда-нибудь позже.

- Я оставлю тебе свой адрес.

- Ну конечно, - вежливо согласилась Руфь. - Запишешь его для меня когда-нибудь.

Они вышли в патио и расположились за столиком, стоявшим под пальмой на мозаичном полу. Под синими огнями ламп затемнения мундиры мужчин и светлые платья женщин были едва заметны. Над Средиземным морем плыла луна, и танцующие пары отбрасывали колеблющие тени на площадку, единственным владельцем которой в давно прошедшие времена был немецкий консул. Митчелл заказал шампанское, поскольку это был их последний вечер. Сирийское шампанское оказалось вовсе неплохим, а бутылка в серебряном ведерке со льдом придавала этому вечеру торжественный и праздничный дух. Слегка прихрамывающий официант Эрик церемонно принял из рук Руфи её продовольственную карточку, а Шнейдер, сидевший рядом с ударником на противоположной стороне патио, заиграл "Саммертайм", так как считал, что Митчелл больше всего любит именно эту мелодию. Большой барабан изнутри светился оранжевым светом, и Шнейдер страшно гордился этой выдумкой. Он импровизировал с большим мастерством. В этой песне, негромко звучащей под пальцами Шнейдера, наряду с ритмами Каролины, Вены и Балкан можно было уловить и старинные еврейские напевы. В каменных гулких стенах патио на самом краю Синайской пустыни напевы эти казались вполне уместными.

- Я тебя к нему ревную!

- К кому?

- К Шнейдеру.

- Но почему?

- Потому что он на тебя так смотрит. Шнейдер без ума от тебя. Не приглашал ли он тебя на чай с его матушкой?