Лев Вершинин - Два веса, две мерки [Due pesi due misure]

Путешествие заняло около двух месяцев.

Первые дни плавания выдались вполне погожие. Океан спокойно лежал под лазурным небом. Занятия Миура не отличались большим разнообразием: молодой ученый только и делал, что ел, спал да всматривался в горизонт. Еще, коротая время, он высекал путевые заметки на захваченных с собой небольших камнях. Инки, как известно, именно в камне вырубали свои письмена. Бывало, в недрах Перу находили целые каменные библиотеки. Остатки этого, существовавшего почти у всех первобытных народов обычая ныне живут разве только на кладбищах.

В пути не все шло гладко. Молодому Миуру пришлось дважды испытать океанский шторм. Первое штормовое крещение произошло на двадцатые сутки плавания. Среди ночи Миур проснулся от ужасающего ураганного воя. Гремел гром, и молнии сверкали без передышки. Пирога то взлетала на головокружительную высоту, то стремглав проваливалась в зияющую черную бездну. У Миура, страдавшего морской болезнью, даже мелькнула мысль, что было бы лучше остаться дома. Вера его дала трещину. Не так-то легко открывать материки. Конечно, это дело может показаться простым, когда сидишь в своем научном ущелье и, выбивая на камнях числа, получаешь достоверные разультаты, но на практике все выходит иначе. Первооткрыватель материков по своему существу разительно отличается от обычного путешественника.

Внешне действия первооткрывателя выглядят точно так же, а вот animus, то есть самый дух его действий, совершенно иной. Дело в том, что, стремясь к открытию, как говорится, никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь.

Второй шторм обрушился на отважного мореплавателя много дней спустя и был значительно крепче первого. Не раз океанская пучина, казалось, вот-вот поглотит крохотную скорлупку. Миур был вынужден сбросить балласт. Прежде всего он отправил за борт только лишнее, потом то, что могло пригодиться при случае, потом все, без чего можно обойтись, и в конце концов самое необходимое. Так, в воду по очереди полетели кухонная утварь, постель, наиболее тяжелая пища, научные приборы и, наконец, каменья с нанесенными на них путевыми заметками. Кровью обливалось сердце Молодого ученого, когда он провожал взглядом исчезавшие в морской пучине бесценные камни.

Но этим дело не кончилось. Заметно опустевшая пирога по-прежнему являла собой чрезмерную тяжесть. Ученый решил было — вот оно, высшее самоотречение! — радикально облегчить ее, выбросив за борт самого себя, однако засомневался: не лучше ли выбросить пирогу, ведь она гораздо тяжелее, нежели его собственное тело?

Нерешительность едва не стоила ему жизни, но, как долго он в ней пребывал, сказать трудно: может, час, а может, и месяц.

Веревкой Миур привязал пирогу к себе из опасения, что самый большой вал унесет его утлое суденышко. Он держался настоящим героем в неравной схватке с разбушевавшейся стихией.

И вдруг понял, что ему конец. Огромная волна взметнула лодчонку на страшную высоту, затем яростно швырнула вниз; в ту же секунду другой жесточайший вал обрушился на пирогу и ее пассажира, с треском ударив их обо что-то твердое.

Миур потерял сознание.

Очнулся он на лежанке в рыбацкой хижине; какие-то мужчины и женщины, собравшиеся вокруг, с тревогой разглядывали его, что-то обсуждая между собой на странном, непонятном языке.

Ученый догадался, что это и есть открытый им континент, но решил до поры до времени никому ничего не говорить. Его накормили, обогрели, одели. Потом — насколько можно было уяснить по интонации — стали расспрашивать, однако он не отвечал. Во-первых, незачем было компрометировать себя скороспелыми заявлениями; во-вторых, его не приняли бы всерьез; в-третьих, он ровным счетом ничего не понимал. Оставалось наблюдать и слушать. Имея недюжинные способности к языкам. Миур вскорости овладел странным наречием и узнал из разговоров, что его подобрали штормовой ночью на берегу. Более всего рыбаков поражала отвага незнакомца, который рискнул выйти в море в такой сильный шторм, не утихавший уже много дней. Они исподлобья поглядывали на гостя, задетые за живое его упорным молчанием, недоумевая, почему тот не отвечает на их вопросы и не собирается уходить.

Но прошло дней десять, и как-то вечером, к их великому изумлению, Миур вдруг уселся на постели и потребовал камень. Переглянувшись, хозяева отсели подальше от лежанки. Миур стал настаивать, и рыбаки сказали, чтоб он спал спокойно, завтра, мол, принесут. Тут ученый радостно возвестил, что открыл их страну, и выразил пожелание встретиться с королем.