Дукенбай Досжан - Шелковый путь

Бауршик опять нацелил недобрый взгляд на своего караульного. Он предчувствовал, что именно так оно и будет, еще тогда, когда этот слюнтяй-караульный вернулся с дозора. «У, пес паршивый!» «Хозяин крайней юрты очень добр и щедр. Не задумываясь, пригласил нас к себе. Будете божьими гостями. Даже не поинтересовался, кто мы». Вот и попались! Обвел меня вокруг пальца своим «еке» да «ека». Прямо в логово волка толкнул, нечестивец!»

Бауршик хорошо знал: у кипчаков не принято отказывать в чем-то гостю. Не принято у них и расспрашивать путника. Есть такие люди, которые затевают нудный допрос: «Кто ты?», «Кто твой отец?», «Из какого рода твоя мать?», «Чем занимаешься?», «Откуда твоя жена?», «Много ли у тебя родственников?», «Быстр ли твой конь?», «Каких он кровей?» Пока такой человек обо всем не расспросит, глотка воды не подаст. А этот красноглазый кипчак выказывает все знаки гостеприимства, угощает кумысом, а сам незаметно, исподтишка так и лезет тебе в нутро. Матерная ругань так не унижает, как его вежливые слова. Надо же: с комарами, этой назойливой, низкой тварью, почтенных людей сравнил! Да за такие слова башку ему расколоть мало!

— Э… этот бедняга уже не удерет. Куда ему? Одни кости да кожа остались… — сказал хозяин и, не спросясь, развязал пленнику руки-ноги.

Пришлось промолчать, стерпеть.

— Э… эдак бедняга в два счета околеет, — опять заметил тот немного погодя и подал пленнику прямо с подноса самый большой и жирный кусок мяса.

Бауршик от злости готов был лопнуть, как бычий пузырь. Громко сопя, еле сдерживаясь, он шепнул сидящему рядом джигиту: «Оседлай коней, живо!» Джигит вышел, вслед за ним поднялся и караульный.

— Ешьте, ешьте, — потчевал хозяин. — Завтра в вашу честь заколю барашка, приглашу стариков.

— Да вознаградит вас аллах!

— Отдохнете, про то, как разбойники на вас напали, поведаете…

— Что вы, что вы?! — встревожился Бауршик. — Нам нужно в путь. Хотя бы до верховья добраться, пока начнется жара. Не то слепни коней живьем сожрут. Ехать ведь далеко. Считай, еще семь дней…

Бауршик уже не доверял длинному, как жердь, кипчаку. Черт его знает, что у него на уме! Может, он что-то почуял? Догадывается, что неспроста они под покровом ночи, точно напаскудившие коты, куда-то пробираются? Может, он нарочно их задерживает, чтобы про все узнать; людей созвать, пленного подкрепить? Нет! Скорей ноги следует уносить отсюда подобру-поздорову…

Ошакбая вновь связали и подняли на коня. Беспокойно озираясь, все сели на коней и тронулись в путь. Гулко застучали копыта. С ходу пошли рысью. Немного отъехав от аула, Бауршик, давая волю гневу, яростно отхлестал караульного толстой восьмигранной камчой. Несчастный вскрикнул и припал к гриве лошади. Всю злобу, досаду и страх излил главарь шайки на беднягу, допустившего оплошность, не узнавшего заблаговременно род хозяина юрты на краю аула.

Еще семь дней трусили по безлюдью, голоднее, измученные, без горячей пищи. Питались травами. Раза два удалось подстрелить куропаток. У лошадей ввалились бока, и они еле волочили ноги. На седьмой день показались родные места, и в кровь избитый главарем молодой караульный заплакал от радости.

Безоглядный, широкий простор, покрытый густой шелковистой травой, простирался перед ними. Вдалеке сквозь марево белели вершины гор, вокруг голубели бесчисленные озера. Здесь обитали в основном вольные, строптивые люди, называвшие себя уйгурами. Через их страну пролегал Великий Шелковый путь. Девушки одевались в одежды голубого, женщины — красного, мужчины — светло-коричневого цвета. Все сплошь были рослые, плечистые, грудастые. На отрарском Кан-базаре Ошакбаю как-то довелось увидеть могучих кудрявоголовых людей, пришедших с запада. Уйгуры, обитавшие здесь, по облику и цвету лица очень напоминали этих людей, только были посмуглей. Живут они просто, неприхотливо, одеваются небогато. Любимое занятие мужчин — укрощать строптивых лошадей, у женщин — красить себе лица. Питаются здешние уйгуры главным образом кониной, пьют кумыс. Жилища у них не белые кошменные юрты, как у кипчаков, а бесхитростные конусообразные лачуги. Ставят длинные жерди, связывают верхушки и накрывают снаружи войлоком. Табунам их нет числа. Когда их гоняют через солончаки, густая белесая пыль затмевает солнце; испуганные жаворонки, обессилев в воздухе, падают замертво к литым копытам. Табуны движутся сплошной массой от горизонта до горизонта.

Здесь, в углу шошалы — лачуги, Ошакбай пришел в себя, собрался с мыслями, немного окреп. У Бауршика оказалось восемь жен. Каждой он посвятил по одной ночи. На девятый день он вышел из лачуги молодой жены и мрачно заявил: «Отправимся дальше в путь». Ошакбая посадили на белого атана — рослого холощеного верблюда. Бауршик оседлал арабского жеребца. Слуги поехали на быках. Шли через сыпучие пески около месяца. Когда скотина отощала вконец, а у людей сквозь одежду стали выпирать ребра, дотащились до пустынной степи, где находилась стоянка несметного войска.