Василий Аксенов - «Юность». Избранное. X. 1955-1965

О жажда детская — учиться! —
зубрить стихи, решать примеры…
И верить в это, как в приметы
того, что что-то вдруг случится.

Как можно чем-то пробавляться,
пустым, незначащим, невечным,
когда все рвется — прибавляться,
как в половодье влага в речке!

Выходят в люди поколенья.
Выходят в города деревни.
И на ветвях рогов оленьих
побеги, будто на деревьях.

И капля камень точит, точит…
И почка —
каменная точка —
висит на веточке мешком,
как парашют перед прыжком.

А я опять во сне летаю,
смеюсь, котлеты уплетаю,
хватаю факты на лету…
Неужто я еще расту?!

Накапливаю, как улики,
приметы строгости зимы.
Но — на улыбке,
       на улыбке
идет вращение Земли!

Ей не трагедии — метели,
не драмы — ветер и мороз.
Все превращения материи
не принимаются всерьез.

Земля с улыбкою несется,
Земля и в стужу — молодцом!
Ведь если нынче в спину солнце,
то завтра вновь к нему лицом…

Когда еще играет в прятки
весна,
когда зима долга.
улыбка вожаком в упряжке
легко летит через снега!

Ах, эта легкость, эта ясность!
Так улыбается дитя.
Так улыбался Белояннис,
шутя,
цветок в руке вертя…

Я знаю, что в тебе, улыбка.
Не зря, улыбка, вижу я:
над всем, что слякотно и хлипко, —
воздушна
юбочка твоя!

Я знаю, что улыбкой скрыто,
когда, верша свои дела.
Земля — конягой — прет без скрипа
воз, закусивши удила.

И, медленная, как улитка, —
так раскрывается бутон —
и на моих губах улыбка
травою майской сквозь бетон.

Я уезжаю. Мучает, морочит
дорога. И пророчит и пророчит.
Мороженые яблоки в Мороче —
коричневые, ржавые на вкус…
И ржавый дым. И рыжих сопок ржавость.
И жадность, и восторженность, и жалость —
как одинокий придорожный куст.

Прощай, восток! Все эти гулы, гуды,
и шпалы, и замшелых бревен груды,
и этот ветер — прямо в губы, грубый —
все это юность, родина моя.
Не разбиралась я во всем до точки.
Простите, облетевшие листочки,
вы, ручейки, избушки и лесочки.
Я уезжаю! Уезжаю я.

Простите меня, веточки Охотска,
за редкость встреч, коротких, как охота.
Ведь вы весне прощаете охотно
за доброту недолгое тепло.
Прости, Хабаровск! Как светло глядишь ты
сквозь крыши, сквозь беленые лодыжки
деревьев, сквозь снежинки и сквозь льдышки!..
Давай простимся, время истекло.

Прощай, Совгавань! Больше не поспорим.
Со взрослых платьев лычки детства спорем.
Он был из тех, кто в воздухе, над морем.
На золотом погоне синий кант.
Выходит, слава утешает слабо.
Поудивляйся: «Пробивная баба…»
О, я пробьюсь! До самого генштаба!
Но ты — прощай. Прощай, мой лейтенант!

«Прощай!» — кричу всему, что остается,
и паровозным гулом отдается,
и бьется, как ведро о дно колодца,
и мчится, на пол тенями клонясь…
Прощай! Не потеряюсь. Не иголка.
И две девчонки машут нам с пригорка.
И дым, что пахнет едко и прогоркло, —
все тот же дым отечества для нас…

Я отроду белых не видывал.
Я в бой не скакал на коне.
О, как же отцу я завидовал
И шашке его на стене!

А время гремело Магниткою,
Дымилась гора Благодать…
И было действительно пыткою
Про это мне только читать.

Победы со взрослыми праздновал
И так торопился расти!
Но так безнадежно опаздывал!
И так безнадежно грустил…

И крепла Отчизна могучая,
А рядом, у самых границ.
Грозовыми черными тучами
Копился задуманный «блиц».

Стараясь держаться по-взрослому.
Шагали мы в военкомат.
И кровь комсомольца Матросова
Стучала в сердцах у ребят.

О несправедливость отказа
И зависть к ушедшим другим!
Еще я, пожалуй, ни разу
Завистливым не был таким.

Завидовал мужеству, славе ли.
Иль их боевым орденам!
Казалось, они не оставили
Почти ничегошеньки нам!

Но время идет непреклонно.
И в том знаменитом году
Грузились и мы в эшелоны,
Целуя сестер на ходу.