Сергей Бобров - Сборник - стихи и письма

Волнуется в полуденном лесу;

Воздушных струй живое колыханье

Томит и манит. Дай – я унесу.

Омоюсь им. И встану в дальней сини,

Как призрак чистой пропасти небес –

Прозрачный пыл зияющей пустыни,

Который появился – и исчез,

Как радуги стыдливая громада,

Обмана вспыхнувшее торжество! –

За ним клубится серой розой ада

Угрюмых туч взлохмаченное дно...

Вот он каков, огонь воспоминанья.

Покойся, Тютчев, в пылкой вышине,

Как бы ее блаженное рыданье

Раздавшись в пламенной голубизне.

Окт. 1937

Уютный корень был могуч,

Утес сосны так крут,

Он, хвоей скользкою колюч,

Усаживал... вот тут;

Он в переливчатой тиши,

Застывши, как волна,

Опаловые огоньки

Перебирал едва –

И в лунный сонный светопад

Роняя сердце нас –

Он лился, пел, и плыл, и гас –

И тих – и нем – и рад!...

Поникла в синих кружевах

Серебряная сонь,

Блаженствуя в ночных слезах –

Томительный огонь –

И вдруг... пронизывает мел

Неверной темнотой

Ты разорвала тишину

Стремительной чертой

Затрепетала – понеслась –

Вот новый круг крутой! –

И в сердце яростно впилась,

И в тьму ушла со мной:

Вся от неистовства дрожа –

Цвет одиноких нег –

Летучей мыши скользкий бег

Через узор лучей –

Туманно-лунной бледноты,

Обманчиво-глухой –

Почти приманчивой (как ты)

Обманывающей, словно ты! –

Жестокой и чужой (как ты) –

Чертовски-нежной и глухой,

Задумчивой и злой.

1949

В. К.

Давай сойдем с ума! – ты будешь речкой,

А я – глухим столетним бором... Нет,

Давай я буду облачком закатным,

Зеленовато-розовым, а ты

Затеплишься вечернею звездою,

Пронзая чистый и лазурный сон

Свой <���так!> стрелою пристально-чудесной.

И ночь войдет. Огромная – как мир!

И с ней исчезну я. А ты, блистая,

Пойдешь по своду чудному ее

Среди подруг бесчисленно-далеких,

Едва лия таинственную нежность

И сладостную сеть воспоминаний.

Иль, может быть, я буду трелью дальней

Пастушьего рожка, в тиши, под вечер –

А ты... овечкой. Оторвешься, глянешь

Туда, где вечер мчит мои лады –

Простые, неискусные, живые,

Как очи материнской простоты,

Участливой и счастливой заботы.

Ресницы опустились. Тишина

В сиянии забывчивой улыбки –

Как будто знала, помнила, ждала.

И дождалась – и так легко вздохнула,

Так улыбнулась, словно это сон,

А не любовь живая и простая.

Идем, мой друг! как ясен темный свод,

Сияющий блаженством и покоем,

Узором звезд, великой тишиной,

Лампадами возлюбленного мира...

А мы здесь просто дети, мы – пылинки,

Мелькающие в легкой чистоте

Его великих дум... мы арабески,

Как легкий миг, как шутка, как улыбка.

Ты, милый друг, останешься в душе,

Как этот тихий миг, когда перо

С небрежной нежностью наносит здесь

Твой образ сладостный, твой милый вздох,

Твой легкий шаг и тихое касанье.

Опояшет ночь город мертвый,

Розовый потухнет закат,

Ветра всклокоченная морда

Сунется в рукав.

(Тень оглашается злобой пугливой,

В грязный шарф подбородок уйдет,

Как расставленными крепко ногами

Свистнет жилистая пятерня).

По полям, перекусывая стыки,

Рассвистываясь под семафор,

Понесется великой походкой

Быстрокрикий дымящий вор.

(И рука на лету поймает

Позабытое с детства «дышу» -

Громада сквозь ночь прошагает

Вскинув в плечи находку свою).

Он уносит легонькое тело,

Любовь его, страсть и страх,

Сердце, которое пело

В нежных моих губах.

Вся земля наделена рогами,

Чуть великолепней всех систем,

Кроткий утонченник свиснет в зиму

Гулко садится пушкой гранат.

Твердо крякая, темь разболтавши,

Непередаваемый коктайль <���так>;

Ореол кружевного веера земли –

Ниже падаль, дрожь, визг

И – не жаль.

Серая голова – глаза недоразуменьем

Живы. Спрашивается – почему?

Ответ упрощает землю и папаху –

Не о чем уж спросить.

Сшибок неба горек и плэнэрен,

Ляжки бутафорят галифэ,

Черный бинокль, доносится владельцу:

«Скука и смерть».

Он уносит в вечер города

Губ дрожанье:

Присевшую сосну, папахи ком.

Вот и этот каменный осколок

Скифа степного зорь, сокола и ковыля,

Горько бросает любезное время.