Николай Самвелян - Крымская повесть

— Мысль неожиданна.

— Ни в коем случае, — ответил щеголь. — Ничего неожиданного в ней нет. Душевное здоровье несут с собой человечеству восходящие классы. А попросту говоря, в основе многих сложных и запутанных явлений частенько лежат причины простые и ясные. Надо только суметь их разглядеть.

— Вот вы какой!

— Да уж такой! — И эти слова щеголя прозвучали четко, безапелляционно, будто официальную бумагу печатью прихлопнули.

Дорога была дальней. Беседа текла спокойно, неторопливо, с той степенью доверительности, которая часто возникает между нечаянными попутчиками. Выяснилось: Александр родом из Симферополя, учился на юридическом факультете Петербургского университета, но по состоянию здоровья вынужден был уехать на лечение за границу. Побывал в Женеве, Париже и даже в Италии.

— Но вы не производите впечатления человека болезненного.

— Современная медицина творит чудеса!

— Зато меня современная медицина никак не поставит на ноги.

— А в чем беда-то?

— В двух словах и не скажешь. С личных неприятностей все началось. Вообще-то, я из Тулы. А сейчас — который уже месяц — здесь…

— Так от чего же вы врачуетесь в Ялте?

— Пытаюсь излечить душу! — сказала Надежда с некоторым вызовом. — Для вас подобное звучит странно? Так знайте же: Крым целителен во всем. Тут даже настроения иные. Нега, сверкающее море, покой. Меня страшит, что беспорядки, творящиеся в стране, скоро перебросятся и на полуостров. Уже, говорят, были забастовки и демонстрации не только в Севастополе и Симферополе, но и в Феодосии и Керчи. Да и в Ялте — сама видела… А какой выход?

— Единственный, — сказал Александр. — Побыстрее разрыть Перекопский перешеек и отбуксировать вновь созданный Крымский остров в море, подальше от материка. А вокруг острова расставить охрану из канонерок.

— Парадокс? Ценю. Но чтобы слегка осадить вас, сообщу одну сплетню, которая может быть вам небезынтересной. Вы, конечно же, едете в гости к Симоновым не просто потому, что у них удобный и просторный дом. Дело в Людмиле Александровне. Да, да, это так, что бы вы сейчас ни возразили. А мой знакомый, тот самый молодой художник, без памяти влюблен в нее. Спросите, откуда я это знаю? Почувствовала. Может быть, потому, что я сама испытываю к нему симпатию. В таких случаях обычно видишь все глубоко, не глазами, а, как говорится, сердцем… Давайте заключим союз…

Александр покачал головой и, может быть, впервые внимательно посмотрел на попутчицу. До этой минуты он был весел, оживлен, говорлив, но, по сути, невнимателен и формален. И умудрялся поддерживать беседу, одновременно думая о чем-то своем, глубинном. А сейчас вдруг как бы впервые увидал ее — одета без вызова, с нужным тактом, не кое-как. Если бы не слишком мелкие черты лица и маленькие, глубоко посаженные карие глаза, ее можно было назвать даже красивой.

— Наконец-то! — сказала Надежда. — А я все ждала, когда вы соблаговолите посмотреть на меня внимательнее, как на предмет одушевленный, а не как на дорожный саквояж.

Александр приподнял шляпу и улыбнулся.

Если бы кому-то пришло на ум собрать и издать все сохранившиеся донесения, доклады, секретные сообщения, подписанные ротмистром Васильевым (а надо учесть, что многие из них за давностью лет исчезли), потребовалось бы как минимум шесть толстых томов. Чем не собрание сочинений?

В общем, в трудолюбии и в служебной ревностности шестипалому Васильеву не откажешь. В начале 1904 года он был назначен на ответственную должность помощника начальника Таврического губернского жандармского управления в Севастопольском градоначальничестве и Евпаторийском уезде. В подчинении у Васильева было достаточно людей для того, чтобы следить за настроениями населения названных городов и на флоте. Но ротмистр уже никому не доверял, даже сослуживцам. Он все пытался делать сам — организовывать слежку за социалистами, вести досье на подозреваемых лиц.

Ротмистр делил население Тавриды на две категории: слуг престола и врагов его. Потому без разбора доносил в Симферополь и в Петербург обо всем, что видел, слышал, о чем ему удавалось узнать через своих агентов. Причем делал это вдохновенно, истово, бумаг и чернил не жалел. Не скрывал и собственного испуга перед разбушевавшейся стихией — а именно так он и воспринял начинающуюся революцию.

Вот характерная деталь. Уже после опубликования царского манифеста от 17 октября, когда пусть формально, но была разрешена деятельность партий, объявлены выборы в Государственную думу, а политические заключенные освобождены, Васильев самовольно удерживал в Севастопольской тюрьме Александра Григорьева (в действительности — Гриневского), будущего писателя — Грина. Грин пытался бежать, попал под еще более строгий надзор. Его освободили ворвавшиеся в тюрьму рабочие.