Николай Самвелян - Крымская повесть

Неужто граммофонщик надеется по такой поре сыскать охотников до музыки? Видно, дома ему не сидится. Верно и другое — какие у Попкова могут быть развлечения? Даже извозчики — и те коллективно бастуют. А граммофонщиков, кроме Попкова, в окрестностях не водится. Так что даже бастовать ему пришлось бы в гордом одиночестве. Если на миру, как известно, и смерть красна, то вдали от глаз людских и забастовка не в забастовку… Городовой, тяжело дыша, отер синим скомканным платком потный лоб, шею. До вечера далеко.

Тем временем Попков поставил граммофон на ножки, вдвинул в пазы трубу, открыл шторки, регулирующие громкость звука, и над площадью понеслось бравурное пение. Голос был без аккомпанемента, а пели на иностранном языке. Да если бы Малинин и знал язык, все равно не догадался бы, что это недавно завезенная акционерным обществом «Граммофон» пластинка «Mattinata» что значит — «Рассвет». Музыка была написана входившим в моду композитором Леонкавалло, а пел молодой тенор Энрико Карузо, недавно побывавший в Москве и Петербурге. Певцу прочили великое будущее.

От веселого пения, как ни странно, Малинину стало и вовсе тоскливо.

Таяли в мареве далекие горы. Жара стала почти нестерпимой. Хоть сними форменную фуражку и обмахивайся ею, как веером. Все равно никто не увидит. Да тут еще эта радостная песня, звучащая неизвестно зачем и неизвестно для кого, наводит на мысли о том, что ты в мире безнадежно одинок, затерялся, как случайно выпавшая из кошелька монетка, и никому не нужен.

Попков сменил пластинку. Известные дуэтисты Романченко затянули рекрутские куплеты.

Малинин вздохнул и побрел к зеленой скамейке, пахнущей разогретой солнцем масляной краской, вынул из кармана сложенный вчетверо номер «Крымского вестника». Но читать не стал. Откинулся на спинку, закрыл глаза. «Я сяду на коня гнедого, — пели дуэтисты. — Слезами грудь я оболью…»

Что за времена? Что за жизнь? Что случилось со страной? Будто какая-то пружина лопнула в сложном загадочном механизме. Добро бы, устраивали всякие там демонстрации и забастовки где-нибудь в столицах, где и полиции побольше, и властям попривычнее бороться с бунтовщиками. А то ведь — вон какое дело — докатилось все до благословенного Крыма. Шутка ли, только что плавал вдоль берегов полуострова мятежный броненосец «Потемкин». Грозил Феодосию обстрелять, если не дадут угля, воды и провианта. И главное, не поймали, так и ушел он, не спустив бунтарского флага.

Песня над площадью умолкла. Было слышно, как Попков разбирал граммофон.

Городовой отогнал от себя дрему. Попков ушел. А на площади откуда-то возник фаэтон. Возле него суетился щеголь в канотье, подсаживая на подножку барыньку, которая, подобрав левой рукой подол, правой пыталась сложить зонт. Уму непостижимо, как им удалось раздобыть фаэтон да еще уговорить извозчика ехать в такую даль — до самой Ялты. К ночи едва ли доберутся. Но видно, у щеголя водились деньги. И немалые.

Все это выглядело кадрами входившего в моду «великого немого» — синематографа. Извозчик взмахнул кнутом, фаэтон унесся. И при этом — ни звука. Даже цокота копыт за дальностью расстояния не было слышно.

— Малинин! Да очнись ты! Сменить пришел. В участке тебя ждут.

— Кто ждет? Зачем?

— Сам увидишь. Сюрприз-загадка.

И у входа на перрон один городовой сменил другого. Были они примерно одинаковой комплекции, с равно усталыми и равнодушными лицами, а потому невнимательный глаз мог и не заметить перемены.

«Сюрпризом», который ждал Малинина в участке, был господин в синем сюртуке с красной розеткой на лацкане. Самым неожиданным было то, что гость почему-то восседал за столом начальника участка, а сам начальник стоял рядом. И вид у него был растерянный, как у гимназиста, пойманного на экзамене со шпаргалкой. И вообще, за пятнадцать лет службы Малинин ни разу не видывал, чтобы начальник кому бы то ни было уступал свой стол. Тут еще эта красная розетка на лацкане пиджака гостя — зачем она? Кроме того, у господина были желтые кошачьи глаза, глядевшие нагло и с вызовом, и какая-то необычная правая рука. Малинин затруднился бы сказать, в чем заключалась необычность, но она, несомненно, была «особой приметой». Похоже, руку искалечили в какой-то драке или же господину с кошачьими глазами довелось пережить серьезную операцию. Но так ли, иначе ли — рука притягивала взгляд.