Лиза Марич - Минута после полуночи

Алимов вышел из машины и огляделся. Знакомый маленький автомобиль «Пежо» стоял неподалеку от подъезда. Черного джипа видно не было.

Алимов вошел в подъезд. Здесь было немного прохладнее, по крайней мере, можно было дышать. Консьержка, задремавшая от жары, встрепенулась и поправила очки.

— Вы к кому?

— К Ирине Витальевне.

— Ее нет.

— Да? А машина во дворе.

— Машина во дворе, — подтвердила консьержка. — А Ирина Витальевна уехала.

Алимов достал мобильный телефон и быстро пролистал записную книжку. Нашел нужный номер и ткнул пальцем в кнопку набора.

Гудки неслись в ухо целую минуту, прежде чем Алимов дал отбой.

— А Никита Сергеевич дома? — спросил он с надеждой.

Консьержка покачала головой.

— Я у него работаю, — соврал Алимов. Достал удостоверение и раскрыл его перед лицом женщины. — Служба безопасности театра.

Женщина слегка оттаяла.

— Понятно. Но его правда нет. Они с Ириной Витальевной уехали примерно два часа назад.

— Не сказали, куда?

Она развела руками.

— Мне такие вещи не сообщают! Позвоните!

Алимов снова достал телефон. Однако звонок Красовскому тоже остался без ответа. Нехорошее предчувствие кольнуло сердце.

— Как была одета Ирина Витальевна? В вечернее платье или как обычно?

— Как обычно, — недоумевая, ответила женщина. — И Никита Сергеевич тоже. Они на его машине уехали.

Алимов выскочил из подъезда и побежал к машине.

Путь до театра занял полчаса. Советник сам не знал, почему выбрал эту дорогу. Просто это было единственное направление, где их пути могли пересечься.

На театральной стоянке одиноко стоял огромный сверкающий автомобиль. Репетиция в такое время?.. Вряд ли. Алимов открыл запертую калитку ключом, который не успел сдать, и пошел по дорожке, заросшей высохшей колючей травой.

Ему показалось, будто в овальных окнах первого этажа мерцают странные красноватые отблески. Впечатление было жутковатым: словно ожили глаза спящего вампира. Алимов прищурился, присмотрелся, но видение не повторилось.

«Шел бы ты от греха подальше. День-то какой нехороший. Пятница, тринадцатое», — шепнул внутренний голос.

Он торопливо взбежал по ступенькам и подергал ручку высокой парадной двери. Заперто. Советник побарабанил в нее кулаками, прислушался, но ответа не получил.

Вадим Александрович обогнул здание и отпер дверь служебного входа. Постоял, прислушиваясь, и двинулся по узкому темному коридору. Чем ближе к сцене подкрадывался Вадим Александрович, тем беззвучнее делалось его дыхание, глаза стекленели, словно у загипнотизированного кролика, а движения становились плавными, как в замедленной съемке.

Из глубины зала доносилось пение. Нежный женский голос, гибельный, как у сирены, обещал усталому путнику вечное блаженство. Голос взлетал к небесам, низвергался в пропасть, ликовал, скорбел, постигал и прощал заблуждения.

Включенные софиты под потолком ярко освещали женщину в алой тунике, перетянутой кожаным поясом. В правой руке женщина держала предмет, похожий на волейбольный мяч. Алимов отчетливо видел плавную линию профиля, стекающую со лба к приподнятому носу и маленькому твердому подбородку. Длинные черные локоны, выбившиеся из высокой прически, падали на обнаженные плечи, обвивали длинную шею. Тело женщины, просвечивавшее сквозь тонкую ткань, казалось легким, почти невесомым, и было совершенно непонятно, как в нем умещается такая громадная победная сила.

Любопытство, твердые правила и жесткие принципы — то, что составляло трезвую уравновешенную натуру советника, — все разлетелось в разные стороны, как карточный домик под порывом ветра, все стало второстепенным, не имеющим смысла, все померкло и потускнело перед звуками, заполнившими душу. Внутри вдруг проснулся ребенок, который, оказывается, никогда не умирает, а только засыпает, — проснулся, ожил… и заплакал.

Сладостные слезы потекли по щекам, вымывая из души все темное, тяжелое, больное, а голос рвался дальше, раздвигал границы мира, вел к последней светящейся точке, за которой кончается вся земная мудрость. И когда Вадим Александрович полной грудью набрал воздух, чтобы последовать за проводником, голос, взлетевший на недосягаемую высоту, вдруг вспыхнул падучей звездой, надломился и умолк.

Тишина обожгла щеки.

Женщина стояла, съежившись, и держалась левой рукой за горло, словно боролась с удушьем. Ее глаза были закрыты.

— Господи! — пробормотал разбуженный советник.