Лиза Марич - Минута после полуночи

— Имей в виду, что эта смесь плохо растворяется, — предупредил по телефону эксперт. — Таблетки в желудке всасываются больше часа, а в термосе даже осадка не осталось. Так что чаек с отравой настаивался не меньше шести часов. А может, и больше.

Алимов постучал в дверь. Хорошенькая практикантка, дежурившая за столом, приоткрыла створку. Под шапочкой, кокетливо надвинутой на лоб, пушистые завитушки волос, на лице знак вопроса.

— Да?

— Передайте Ирине Витальевне, что она мне нужна, — попросил Алимов. — Это срочно.

Девочка закрыла дверь, не уточняя, о ком речь. Никто, кроме примадонны, не пользовался привилегией находиться в реанимации.

Извольская появилась через несколько минут — уставшая, но по-прежнему собранная и непроницаемая. Бесшумно прикрыла за собой дверь и остановилась рядом с советником, вопросительно глядя на него.

— Как он? — спросил Алимов.

— Все будет хорошо. Вадим Александрович, давайте прямо к делу.

— Ирина Витальевна, мне необходимо осмотреть вашу квартиру, — бухнул Алимов без обиняков.

Извольская немного помолчала, обдумывая странную просьбу.

— Зачем?

— Я не могу вам этого сказать, но поверьте, очень нужно.

Она нерешительно оглянулась на закрытую дверь.

— Нет, ему лучше об этом не знать, — предупредил Алимов. — Никита Сергеевич просил не вмешивать вас в мои дела.

Извольская еще немного поколебалась, а потом глянула на маленькие золотые часики.

— Хорошо, я предупрежу домработницу. Адрес знаете?

— Знаю. Ирина Витальевна, еще один вопрос: когда вы заваривали чай?

Извольская пожала плечами.

— Как обычно, перед сном. Часов в десять вечера.

— И после этого к вам никто не приходил?

— Никто. Кто может прийти в такое время?

— Ну, например, родители…

— Мои родители погибли, когда мне было восемь лет, — сухо ответила Извольская.

— Извините. А ваша домработница?

— Она приходит днем, часов в двенадцать, и уходит в шесть. Я не люблю, когда дома посторонние.

— Значит, кроме вас с Никитой Сергеевичем, вечером дома никого не было?

— Никого… — Удивление в ее глазах сменилось растерянностью. — Вы с ума сошли! Вы думаете, это сделал кто-то из нас? Вы же сами сказали, что замок в моей гримерке был сломан! Значит, чай отравили во время репетиции!

— Кто? — тихо спросил Алимов. — У вас есть смертельные враги, Ирина Витальевна?

Извольская резко остановилась, словно натолкнувшись на стену.

— Вадим Александрович, если это все… Мне не хочется надолго оставлять Никиту одного.

И, не дожидаясь ответа, постучала в закрытую дверь. Уход выглядел торопливым, как бегство.

Алимов заметил, что на последний вопрос примадонна так и не ответила.

Москва, ноябрь 1884 года

Генеральша взяла канделябр с тремя горящими свечами, вышла в холл и начала подниматься по парадной дубовой лестнице.

Из глубины зеркала впереди медленно выплыла тучная фигура, затянутая в темное шелковое платье. Елизавета Прокофьевна задержалась на площадке, повздыхала, разглядывая свое отражение. Как только она избавится от Кати, сразу же избавится и от старого гардероба. Отвезет темные старушечьи платья в ближайшую богадельню и сошьет себе новые — шелковые, разноцветные, радостные. А еще она, пожалуй, испробует новомодную штуку под названием «диета». Кто знает, может, еще и любовника заведет, красивого и опытного, как Дмитрий Данилович. Жаль, что она раньше до этого не додумалась.

Внизу хлопнула дверь. Послышались оживленные голоса — мужской и женский, — зазвучал короткий кудахчущий смех.

Удивленная Елизавета Прокофьевна вернулась назад, к перилам, взглянула вниз. Катя и Александр негромко переговаривались в холле, разматывая платки и шарфы. Рядом топталась полусонная горничная.

Елизавета Прокофьевна склонилась над лестничными перилами, вцепившись в полированное дерево холодными скрюченными пальцами.

Катя продолжала начатый рассказ, размахивала руками, меняла мимику и интонации — в общем, изображала персонажей в лицах. Александр смеялся глупым кудахчущим смехом, поразившим Елизавету Прокофьевну. Она никогда не слышала у генерала такого смеха.

Прошло еще несколько минут. Напряженное лицо генеральши постепенно разглаживалось, дыхание выравнивалось, бледность уступала место приливу крови.

Нет, любовники так себя не ведут. Никаких торопливых тайных ласк, никаких многозначительных пауз и вздохов, никаких перешептываний с испуганной оглядкой… Скорее, муж с воспитанницей напоминают двух мальчишек-гимназистов, удравших с уроков. Стоит одному громко рассмеяться, как второй тут же испуганно толкает его в бок.