Родди Дойл - Падди Кларк в школе и дома

Глаз не подымая от вязанья:

— Патрик Кларк.

Я, не будь дурак, скатывал ответы прямо с доски, заблаговременно оставив для них пустое место. Однажды мисс Уоткинс прошлась по рядам и заглянула в мою тетрадь. Чернила ещё не высохли, а она всё равно не заметила.

— Девять из десяти, — сказала она, — Go maith .

Раз-другой обязательно ошибаюсь. Как и все остальные. Один Кевин неизменно выбивал десять из десяти, за что мисс Уоткинс расточала ему похвалы и даже прозвала «великий маленький ирландец». Однажды на перемене Иэн Макэвой начал дразнить Кевина этим прозвищем, так Кевин уделал его — мало не покажется, чуть нос не сломал.

Мисс Уоткинс считала себя замечательной учительницей, а мы её ненавидели.

— …ещё не спите, мистер Кларк?

Все заржали. Хенно того и ждал, что все заржут.

— Да, сэр, — ухмыльнулся я. Снова заржали, но не так весело, как над шуткой учителя.

— Превосходно, веселился Хенно. — Который час, мистер Макэвой?

— Я, сэр, не знаю.

— Ах да! Не в состоянии позволить себе часы.

Мы добросовестно заржали.

— Мистер Уэлан.

Шон Уэлан закатал рукав свитера:

— Половина одиннадцатого, сэр.

— Точно?

— Приблизительно.

— Извольте точно.

— Двадцать девять минут одиннадцатого, сэр.

— Какой сегодня день недели, мистер О'Коннелл?

— Четверг, сэр.

— Вы убеждены?

— Да, сэр.

Мы заржали.

— А мне говорили, сегодня среда, — пропел Хенно, — Итак, половина одиннадцатого. Какой учебник мы извлечём сейчас из своих málas [32] Сумки, ранцы (ирл.) , мистер — мистер — мистер О'Киф?

Мы заржали. Другого выхода не было.

Пора было спать. Папаня не пришёл. Я поцеловал маманю на ночь.

— Баю-баюшки, — улыбалась маманя.

— Спокойной ночи.

У мамы была родинка на лице, между ухом и глазом. И из этой родинки росла волосинка. Впервые в жизни я обратил внимание на эту волосинку. Прямая такая, толстая.

Я проснулся как раз перед тем, как маманя пришла нас будить. Это было понятно по шуму, доносящемуся снизу. Синдбад спал без задних ног, я не стал ждать, пока он проснётся, и вскочил. Я сразу проснулся, стал одеваться. Отлично: свет брызжет даже из-за занавески.

— А я только встала, — сказала маманя, когда я спустился в кухню.

Маманя кормила сестрёнок: вернее, одну кормила, а за другой следила, чтобы еда попадала по назначению. Кэтрин, бывало, промахивалась ротиком мимо ложки. Тарелка у неё всегда оставалась пустая, но что съела Кэтрин, а что размазала — это вопрос вопросов.

— Я проснулся, — сказал я.

— Я вижу, — откликнулась маманя.

Я засмотрелся, как маманя кормит Дейрдре из бутылочки. Ей никогда не надоедало возиться с Дейрдре.

— А Фрэнсис знай дрыхнет, дрыхало.

— Ну и ладно.

— Храпит, как боров, — хихикнул я.

— Неправда, — не поверила маманя и была права: Синдбад сроду не храпел. Я не имел в виду сказать про Синдбада пакость. Просто нужно было как-нибудь пошутить.

Я не то чтобы проголодался, но есть уже хотел.

— А папочка уже на работу ушёл, — сказала маманя как бы между прочим.

Я тупо посмотрел на неё. Наклонилась над Кэтрин, «детонька, ещё капельку», нежно гладит её ручонку, не держит за руку, а именно гладит, тыкает ложкой в овсянку…

— Хорошая моя деточка…

Я прокрался наверх. Обождал, прислушался: маманя в безопасности внизу. Зашёл в их спальню Кровать заправлена, покрывало застилает подушки и заботливо за них заправлено. Я откинул покрывало. Привычно прислушался. Сначала проверить подушки. Я приподнял их, отбросил одеяло. Нижнюю простыню маманя забыла расправить. Отпечаток тела хранила только одна сторона постели. Маманина, правая. На отцовской половине — ни складочки, подушки не примяты. Я даже потрогал простыни: с маминой стороны тёпленькие, а с его… с его стороны я не трогал.

Покрывало я не набросил, специально: пусть маманя поймёт.

Не переставая вслушиваться, я окинул взглядом гардероб. Вот его ботинки — три пары, вот галстуки. Целые связки галстуков, куда столько?

Передумал, набросил покрывало и тщательно разровнял.

Пошёл проверить маманю: она отмывала от овсянки стульчик Кэтрин. Совершенно такая же, как всегда, разве что волосы в беспорядке. И ничего я не замечал как ни старался. Прямо глазами ел маманю, но что означало выражение её лица, угадать не мог.

Совершенно такая же, как всегда.

— Давай я Фрэнсиса разбужу.

Маманя отшвырнула тряпку, и та повисла на раковине.

Раньше маманя ничего не швыряла. Никогда.