Родди Дойл - Падди Кларк в школе и дома

Штаны у меня все в смоле, особенно колени.

— Как, опять?!

Маманя обязательно говорит: «Как, опять?!» И в этот раз вскрикнула: «Как, опять?!» Пора бы уж привыкнуть.

— Ах, Патрик, Бога ради, только не опять.

Заставила снять штаны. Заставила снять штаны прямо в кухне, наверх не пустила. Указала мне на ноги и защёлкала пальцами. Я стащил с себя штаны.

— Сначала ботинки, — потребовала маманя, — Покажи подошвы.

Хотела проверить, нет ли на подошвах битума.

— Да чистенькие, — убеждал я маманю. — Я ж проверил.

Я так и стоял в полуспущенных штанах. Маманя, чтобы я поднял вторую ногу, пошлёпала по колену сбоку, несколько раз раскрыла ладонь, пока я не понял, что от меня требуется, и не поставил ступню ей в руку. Рассмотрела подошву.

— Я же говорил… — пробубнил я.

Маманя отпустила мою ногу. Когда её что-то раздражало, она не могла говорить — только показывала рукой и щёлкала пальцами.

Как говорил в древности Конфуций, ложишься спать с зудящей задницей — встаёшь с утра с вонючим пальцем.

Он сделал из пальцев птичий клюв и, сжимая-разжимая пальцы, тыкал мамане в нос:

— При-ди-ра, при-ди-ра.

Маманя беспомощно огляделась и снова посмотрела папане в глаза.

— Падди, — прошептала она.

— Войти не даёт, с порога придирки…

— Падди…

Я отлично понимал, что значит «Падди», вернее, то, что вкладывает маманя в имя «Падди». Понимал и Синдбад, и даже маленькая Кэтрин соображала, иначе бы не переводила так испуганно огромные глазища с маманиного лица на папанино.

Он застыл. Вздохнул глубоко, ещё раз вздохнул. Сел. Он уставился на нас, как бы узнавая. Потом вроде опомнился.

— Как учёба?

Синдбад захохотал, причём старался хохотать громче и веселее. Понятно, зачем.

— Здорово, папочка, — сквозь смех выговорил он.

Мне было понятно, зачем Синдбад хохочет, но подгадал он не вполне удачно. Решил — всё, гроза прошла. Папаня сел спокойно, интересуется насчёт учёбы, значит, ужас кончился.

Ничего, научится.

— Почему здорово? — задал вопрос папаня. Вопрос нечестный, чтобы подловить Синдбада, как будто бы он тоже участвует в ссоре.

— Просто здорово! — бросился я на выручку.

— Да? — папаня смотрел не на меня, а на Синдбада.

— Одного парня вытошнило на уроке, — бодро выпалил я. Синдбад вытаращил зенки.

— Неужели? — обратился к нему папаня.

— Точно, — ответил я.

Отец выжидательно посмотрел на Синдбада, тот отвёл от меня взгляд и пробормотал:

— …точно.

Сработало. Папаня изменился. Скрестил ноги, смешно зашевелил ступнёй вверх-вниз. Это знак. Победа! Я спас Синдбада.

— Кого?

Я победил папаню. Малой кровью.

— Фергуса Суини.

Синдбад опять вытаращил зенки: Фергус Суини учился в другом классе.

Папаня обожал всякие гадости, поэтому спросил:

— Бедный Фергус, как же он так?

Но мелкий был уже во всеоружии:

— Изо рта фонтаном.

— Не может быть! — изобразил удивление папаня, — Пакость какая.

Он считал себя умником, делающим из несмышлёнышей посмешище. А на самом деле мы были умники, а он — посмешище и несмышлёныш.

— Кусками, — сказал Синдбад.

— Кусками, — повторил папаня.

— Жёлтыми комками, — поддакнул я.

— И на тетрадку, — сказал папаня.

— Ага, — кивнул Синдбад.

— И на учебник, — сказал папаня.

— Ага, — кивнул Синдбад.

— И на соседа по парте, — придумал я.

— Ага, — кивнул Синдбад.

Мы стояли в кругу, а Кевин за кругом. Мы жгли костёр и смотрели в огонь — так полагалось. Ещё не стемнело. Мы держались за руки — так полагалось, и придвигались всё ближе к огню. Глаза жгло, а тереть их запрещали правила. Мы играли в эту игру уже третий раз.

Наступила моя очередь.

— Гвоздодёр.

— Гвоздодёр! — без единой улыбки повторили мы хором.

— Гвоздодёр, гвоздодёр, гвоздодёр!

Пели мы только второй раз. Раньше делали лучше, правильнее: только выкрики и индейские кличи. Так правильнее, особенно пока светло.

Слева стоял Лайам. Земля сочилась влагой, как болото. Кевин кочергой хлопнул Лайама по плечу. Его очередь.

— Шпалера.

— Шпалера!

— Шпалера, шпалера, шпалера!

Мы ушли на пустырь за магазинами, подальше от дороги. Некоторые места, где мы раньше играли, теперь были для нас потеряны. Территория наша сужалась. В рассказе, который читал вслух Хенно, глупейшем детективчике, речь шла о женщине, которая прищипывала розы на шпалерах. Потом её убили и долго, нудно искали убийцу. Мы плевать хотели, кто убийца, но слушали внимательно: вдруг Хенно опять скажет «прищипывала». Не сказал. Зато через предложение звучало слово «шпалера». Что такое шпалера, не знал никто.