Евгений Шатько: Вера

— Ничего.

— О чем вы с ним разговаривали в последний раз?

— Мы не разговаривали.

— Почему же ты плачешь? Может, он тебя оскорбил?

— Нет, он ничего мне не говорил, не оскорбил… Он ничего не знает.

— А как же ты говоришь: пять лет у вас?

— Да, пять лет я люблю его! И он не знает! — с гордостью, перестав плакать, воскликнула Вера. — О такой любви я даже в книгах не читала, такого никогда не было! — Она опять всхлипнула. — А он ничего не знает!

— Совсем ничего?

— Ничего не знает! А я все пять лет, с седьмого класса думаю только о нем, гляжу на него. Я в библиотеке беру те же книги, которые он читает. Он любит больше всего книги из библиотечки научной фантастики и приключений. Он хотел пойти в пограничное училище, но его освободили от армии по зрению… А на Восток он давно собирается уехать, чтобы электрифицировать всю Восточно-Сибирскую магистраль…

В комнате совсем стемнело. Федя стоял у стола и едва различал только белое пятно ее платья. Заполняя всю комнату, в темноте звенел и дрожал ее голос. И горячие, быстрые слова звучали, как стихи самой прекрасной в мире поэмы, не написанной еще людьми.

— Отец у Вали пропал без вести на фронте, он был разведчиком. А мать все еще ждет отца, и Валя тоже ждет… А теперь он уезжает на Восточно-Сибирскую магистраль, потому что ему здесь все знакомо и надоело. Он уже билет купил на завтра, на красноярский поезд, в семь сорок вечера.

— Значит, никто ничего не знает? — спросил Федя, с недовольством думая о том, что новое дело потребует много времени и что совсем трудно будет поэтому совместить три завтрашних встречных мероприятия.

— Знает только Лиля. — Вера указала рукой на дверь в коридор. — Но мне никто не может помочь! — Она снова заплакала.

— Я позову Лилю, можно? — спросил Федя.

Вера кивнула.

Лиля, как только вошла, сразу же села рядом с Верой и спросила:

— Ты все рассказала, Вера?

— Все.

— Ой, не ври, Верка! — воскликнула Лиля и повернулась к Феде. — Она говорила, что пробовала отравиться?

— А тебе какое дело? — вскрикнула Вера, вскакивая со своего места и порываясь к двери.

Лиля схватила ее за руки, обняла, удержала и, сама едва не плача, крикнула:

— Вот видишь, видишь она какая! Вбила себе в голову!..

— Вы не понимаете! Вы… если бы любили! — воскликнула Вера, вырываясь, отталкивая подругу.

Федя на всякий случай стал у двери, включил свет.

Вера дрожала, всхлипывала, Лиля обнимала ее и гладила по голове, по плечу и смотрела на Федю отчаянным взглядом, требующим помощи.

— Вера, ты брось это… Выбрось из головы совсем. Так нельзя, это не выход. Товарищи тебе помогут.

Федя замолчал, чувствуя, что сейчас очень легко заговорит готовыми формулами: «Не отрывайся от коллектива», «Комсомольская организация поможет», «Товарищи окажут на него воздействие» и т. д. Все это было верно. Но Вера работала хорошо, фотография ее была на доске почета, она не отрывалась от коллектива.

— Мне никто не может помочь! — тоскуя, повторила Вера.

— Ты почему еще в школе ничего не сказала ему? — спросил. Федя.

— Он всегда смеялся надо мной, называл меня «макароной».

— Ну, подумаешь! Меня тоже называли пожарной каланчой. Надо ему сказать! Давайте так. Я сейчас же пойду и поговорю с Валькой. Обо всем.

— Нет, нет, не надо! — возразила Вера.

— Тогда он уедет.

— Ладно, поговори. — Вера прижала стиснутые кулаки к груди, и ее затрясло от волнения.

— А завтра я вам все расскажу, — решил Федя.

— Нет, нет, сегодня, — попросила Вера.

Федя вышел из фабричной проходной и, скользя по размытой земле, не столько пошел, сколько поехал вниз по улице. Кажется, покропи дождь еще день, и домики слободки гурьбой съедут в Волгу, как по мылу.

Фабрика, похожая на замок своими старинными башнями с железными флажками, выходит на асфальт улицы Чернышевского, а слободка за спиной фабрики тонет в захолустных сумерках. По Чернышевской мчат троллейбусы, и вечерами слободские сады и нахлобученные крыши озаряют сверху фиолетовые вспышки.

Валька открыл дверь не сразу и спросил угрюмо:

— Чего еще?

— Я к тебе по делу, — пробормотал Федя.

— Заходи.

Федя прошел в комнату. Он сел на табуретку и стал с небывалым любопытством рассматривать Вальку. Чудно! Вот этого самого Вальку полюбили так, что хотят травиться. Валька на несколько секунд показался Феде каким-то совсем другим, новым человеком. Но все-таки стоит ли из-за него так уж убиваться? Вообще-то он красивый, сильный, но большеухий какой-то и сутулится.