Евгений Шатько: Вера

— Да чего ты! — закричал опять моторист. — Любит, не любит! Заладил. А ты-то вот любишь людей? Человека перевоспитывать надо!

Толя повысил голос:

— Он и футбольную команду для того создавал, чтобы самому прославиться!

— Врешь! — крикнул Валька и впервые поднял голову, но сразу же опустил ее снова.

— Ефремову давно наплевать на нашу фабрику, на наши заботы. Ему скучно и на работе и в комсомоле. Он уволился с работы, пора уволить его из комсомола!

Толя покачнулся и сел, все не спуская глаз с Вальки, точно держал его на мушке.

Теперь, после собрания, Федя сидел один и думал о том, как трудно все-таки быть секретарем и как хорошо было бы уйти на свою прежнюю работу в ремонтную мастерскую.

В комнате комитета стоял сплошной дым, здесь курили с утра до ночи, и все вещи, даже герань в углу, на тумбочке, пропитались дымом.

За окном, в домиках слободки, вспыхивали оранжевые огни, сгущая глухую синеву неба.

Феде больше всего на свете вдруг захотелось сейчас улечься на клеенчатый просиженный диван и уснуть под ритмичный родной гул станков. Но спать было некогда, следовало продумать план на завтра. Завтра надо было совместить три встречных общественных мероприятия: отправить в велопробег пятерых комсомольцев, причем один не имел велосипеда; провести воскресник на строительстве спорткомбината и встретить приезжающих на фабрику гостей — моряков с танкера «Саратов».

Федя встал, закурил, сказал себе, что это последняя папироса на сегодня, и стал соображать, как лучше совместить три встречных мероприятия.

В это время дверь чуть приоткрылась, и девичий голос спросил.

— Можно?

— Да.

Из-за двери послышался приглушенный спор.

— Пойдем, он один.

— Не пойду.

— Я говорю, никого...

— Да нет, иди ты, расскажи сама, — упрашивал тоненький, почти плачущий голос.

Федя подошел к двери и распахнул ее: в коридоре горел свет, и он узнал девушек. Прижавшись спиной к стене, со страхом глядела на него Вера.

Она училась вместе с Федей в школе, всегда была очень молчаливой. Руки она постоянно держала сцепленными перед грудью, так и на уроке отвечала. Была она высокая ростом, лицо круглое, всегда печальное.

Вторая, смуглая, курчавая, с острым цыганским лицом, была мало знакома Феде.

До того, как Федя раскрыл дверь, смуглая девушка, видимо, тянула Веру за руку. А как только появился Федя, она сунула голые загорелые руки в карманы сарафана и, притопывая ногой, зло смотрела на него, требуя своим взглядом: «Немедленно помогите, дело очень плохо!».

По растерянному, заплаканному лицу Веры и взволнованности смуглой девушки Федя сразу понял, что дело серьезное и «личного» характера, и поэтому заговорил просто, решительно и поприветливее:

— Заходите, заходите... Сюда всегда можно, в любое время, как в больницу.

Смуглая девушка взяла Веру под руку и повела ее было к двери, но Вера вдруг сказала властно:

— Ты не ходи, Лиля!

Лиля опять, скосив глаза, выразительно посмотрела на Федю и отступила.

Вера села на диван, Федя закурил еще одну «последнюю» папиросу и сказал:

— А вроде и не изменилась ты совсем, Вера. Какая была... тонкого сложения... и нисколько не поправилась что-то. И лицо, главное, такое же...

Говоря это, Федя прикидывал, что могло случиться с этой замкнутой, тихой Верой.

Он подошел к окну и раскрыл форточку. В комнату потек холодный воздух и ворвался отчаянный мальчишеский выкрик с улицы:

— Тумба, падай, ты убитый! Падай, Тумба!

Федя прикрыл форточку и попросил:

— Рассказывай, Вера.

— Он уезжает! — сказала Вера и заплакала.

— Кто?

— Ефремов! Валька! Уезжает! Он уедет завтра!

Вера согнулась, закрылась руками и повернулась в угол дивана. Чувствовалось, что ей так тяжело, что, не будь в комнате Феди, она закричала бы от горя.

— Значит, уезжает Валька! — сказал Федя горько и сел на диван рядом с Верой. — Он не должен уезжать!

— А он уезжает, уезжает в Сибирь! — с отчаянием воскликнула Вера. — Он уже билет купил. И уеде-ет!

— Так… А ты почему плачешь? Что у вас с ним? Давно вы с ним?

— Пять лет!

— Пять? Тебе же девятнадцать лет!

— Ну и что же! С седьмого класса!

— А далеко у вас дело зашло?

Вера, плача, кивнула головой.

Федя встал, отошел к столу.

— Так… А… скоро будет ребенок?

— Что? Какой ребенок? — со страхом спросила Вера, поднимая тоскующее, заплаканное лицо. — Какой ребенок?

— А разве нет?

— Нет, нет.

— Ну, а что же у вас произошло?