Лори Ли - С Рози за стаканом сидра

Несмотря на все это, мать верила в счастливую судьбу, особенно в проводимые газетами конкурсы. Она верила также, что если похвалить товар какой-то фирмы, она засыплет тебя деньгами и бесплатными образцами своих товаров. Однажды ей заплатили пять шиллингов за подобные услуги, которые она оказала фирме, производящей косметические средства по уходу за кожей. С этого времени она атаковала рынок письмами, запуская по несколько штук в неделю. Составленные в восторженном стиле и извещавшие о чудодейственных исцелениях, они, изысканно намекая на это как на единственную причину новых озарений или совершившегося спасения, превозносили порошки от головной боли, фабрикантов лимонного сока, изготовителей корсетов, машинки для приготовления экстрактов из говядины и шпигования колбас, препараты для увеличения бюста и удлинения ресниц, мыловаров, различные средства, обеспечивающие успех в любви, государственных деятелей, мозольные пластыри и королей. Все эти старания не принесли ей больше ни одного пенни, зато у нее был такой стиль, такая страстность и убежденность, что ее письма часто попадали в газету. По всему дому валялись груды газетных вырезок, озаглавленных «Благодарный страдалец», или «После долгих лет пытки», или «Я засыпала под собственные стоны, пока мне не попалась ваша мазь»… Она имела обыкновение читать их вслух и разрумянивалась от гордости, совершенно позабыв об их первоначальном назначении.

Покинутая мужем, обремененная долгами, суматошная и взбалмошная, безнадежно обреченная на поражение замыслами, которые никогда не исполнялись, наша мама была тем не менее полна неистребимого веселья, бившего ключом, точно горячий источник. У нее был мимолетный детский смех, такой же, как ее слезы; он обрывался без предупрежденья — и бесследно. Она совершенно не умела управлять своими чувствами: даст тебе затрещину и тут же обнимет на погибель твоим истрепанным нервам. Стоило ей порезать палец или опрокинуть кастрюлю, как она поднимала крик, от которого кровь застывала в жилах, и тотчас же забывала об этом, пустившись вприпрыжку или затянув песенку. Мне чудится, что я до сих пор слышу, как она возится в кухне, слышу ее тревожные крики и вопли, время от времени божбу, возгласы удивления, строгий приказ всем вещам оставаться на месте. Оттого, что на пол падал уголек, у нее вставали волосы дыбом; раздавался громкий стук в дверь, и она с визгом подскакивала вверх. Мир, в котором она жила, был лабиринтом, состоявшим из силков и ловушек, об обнаружении которых она неизменно возвещала криками ужаса. Из сочувствия к ней было невозможно и самому не подпрыгнуть вверх, хотя человек быстро привыкал не обращать никакого внимания на эти сигналы тревоги. В конце концов это были всего лишь формальные приветствия дьяволам, которые гнались за ней по пятам.

Зачастую, когда она действительно занималась делом, а не кричала, мать вела непрерывный внутренний монолог. А то отвлеченно подхватит твою последнюю фразу и в ответ споет что-нибудь в рифму. «Дай мне кусочек пирога», — скажешь ей, к примеру. «Тебе кусочек пирога? О, да… Дай мне кусочек пирога! Отдай мне сердце навсегда! Буду я тебя любить! Буду я его хранить! Пока мне не придет конец. Так стережет пастух овец, тра-ла…»

Когда наступало затишье в битье глиняных горшков и моя мать была в хорошем настроении, она сочиняла частушки про местных типов, пронзавшие человека насквозь, словно трезубец:

Это характерный пример остроты, экономности и свободы ее стихов. Миссис Оки, заведующая почтой в нашей деревне, — милейшая и добрейшая женщина, но ради рифмы мать могла бы пожертвовать кем угодно.

Наша мать не признавала никаких часов, и неточность во времени всосалась в ее плоть и кровь. Особенно небрежна была она, когда дело касалось автобусов. И тех, которые она упустила, куда больше, чем тех, которые ей удалось поймать. В то вольготное время, когда в Страуд ходили только почтовые повозки, она часто держала их по целому часу, но когда появился автобус, она не обнаружила между ними никакой разницы и все продолжалось по-старому. Лишь заслышав гудок автобуса, мчавшегося к нам по извилистой дороге из Шипскума, она начинала свои сборы. Потом она нахлобучивала шляпу и принималась носиться по кухне со своими обычными воплями и причитаниями.

— Где мои перчатки? Где сумка? Черт, вот наказание господне! Где мои туфли? В этой дыре никогда ничего не найдешь! Да помогите мне, идиоты, и не галдите — я так и знала, что из-за вас опоздаю. Холера! Вон он идет! Лори, беги останови его. Скажи, что я мигом…