Онелио Кардосо - Онелио Хорхе Кардосо - Избранные рассказы

— Я видел! Я, Пепе Лесмес, ее видел!

А теперь я прерву рассказ на минуту, потому как не во всем сразу разберешься. Нет, долго ходить вокруг да около я не стану, одно только скажу, и тот, кто поднатужится, меня поймет: справедливость умом постигается. Вот, к примеру, хотите вы узнать, справедливо ли поступил тот или иной человек, и принимаетесь размышлять, взвешивать да сравнивать. Но для этого надо ясную голову иметь и не горячиться. И не дай вам бог смалодушничать, побояться другим наперекор пойти или же стать той птицей синсонте, которая поет не просто так, а чтобы ее другие услыхали. Вот с Пепе Лесмесом это и приключилось. Пятеро угольщиков повернулись к нему в ожидании, и Пепе почувствовал, будто сам черт его за язык тянет.

— Видал я ее на большом канале, под тамариндовым деревом, когда луна на ущербе была…

— Ничего себе, точное времечко указал!

— Она сказала, будто за водой идет, но меня не проведешь: за огоньком она пробиралась, чтобы душу отогреть.

Все захохотали, да так, что чуть крыша не обвалилась. Тут-то Пепе Лесмес и сел на своего конька и замолотил языком, точно парой весел.

— Не раз и не два я ее там видел. Это уж как водится: угли быстро прогорают, а золой не согреешься!

— Налейте-ка ему стаканчик пополнее и пусть выкладывает все как на духу!

И Пепе выложил. Он своего добился, заворожил словами людей, которые смеялись не хуже босоногих ребятишек. Скверно было не только то, что он распустил свой длинный язык, а то, с какими вывертами все преподносил. Нанизывал слово на слово, да самого иные воспоминания одолевали, одно другого тягостней… Ну, к примеру, однажды Ромелия три дня просидела дома голодная, ее пьяница муж уехал в поселок и ухнул там все денежки, что за уголь выручил. И Ромелия никуда не отлучалась три эти дня, никого ни о чем не попросила, да и к ней никто не наведывался.

— А что же за петушок такой, к которому наша курочка под тамаринд бегает?

— Есть один, даром что без крыльев и не кукарекает.

С того самого вечера снова стали люди привечать Пепе Лесмеса. Даже Роман и тот частенько подъезжал в лодке к самому ранчо Пепе и заходил к нему поболтать о том о сем, узнать новости: например, правда ли, что Исабелита сбежала от старика Фернандеса. А Пепе и рад стараться. Теперь, когда у него прогорал костер, люди не слишком злословили и даже оправдывали его, говорили, что Пепе не такой уж дурачок, каким кажется.

Но однажды разнеслась по округе весть, и на этот раз не Пепе Лесмес принес ее, и не кто другой — сама на голову свалилась, прогремела, точно гром среди ясного неба:

— Вчера вечером Ромелия руки на себя наложила!

Не хотел Пепе Лесмес верить. Слушал, что люди говорят, и молчал, опустив глаза в землю. Но пришлось ему их поднять, когда в полдень проплыли мимо его ранчо лодки, и в одной из них, той, что тащили на буксире, увидел он недвижное тело, едва прикрытое пустыми мешками. С той поры исчез из наших мест Пепе Лесмес — как сквозь землю провалился. Одни говорили, что видели его в Орьенте, другие — что он в Санта-Лусия подался, в Пинар-дель-Рио. Не обошлось и без небылиц. Нашелся один пустомеля, молодой, да ранний, который плел, будто по ночам, когда луна на ущербе, появляется возле того самого тамаринда приземистая фигура — вылитый Пепе Лесмес. Вот только вел себя этот человек странновато для Пепе — обернувшись лицом к каналу, он молился и не отрывал глаз от воды, словно ждал: вот-вот появится оттуда женщина и заживет по-новому, как не привелось ей жить. Я в эти байки, понятно, не верю и снова скажу: нельзя всерьез принимать всяких поэтов и птиц синсонте, которые поют не просто так, а чтобы их слушали.

1964.

Ему шел шестой год, и волосы у него были так коротко острижены, что даже ветер не мог их растрепать.

Вся эта история вышла не то из-за воробьев, которых в городе было видимо-невидимо, не то из-за ласточек, стремительно носившихся в небе. Наверное, утром малыш, не достававший матери и до пояса, долго плакал и не отпускал ее, вцепившись в юбку, пока не упросил взять его с собой. Он только разок прокатится по городу на автобусе и будет пересчитывать своих любимых воробушков на остановках, там, где растут большие деревья. И вот теперь он гордо восседал у окна и смотрел, как мимо проносятся деревья, или, может, любовался высоким белым облаком с четкими, подсвеченными солнцем краями.

Конечно, мать уже давно сошла, и он это знал. Наскоро поцеловав его, чтобы не задерживать автобус, она сказала «до свиданья» и выскочила на повороте, у фламбояна, — там, где всегда выходила.