Онелио Кардосо - Онелио Хорхе Кардосо - Избранные рассказы

Втотгод, окотором я рассказываю, уголь мы выжгли отличный. Возьмешь кусок за один конец, стукнешь по другому, и он звенит, будто серебряный колокол. А как сверкает! Словно начищенный башмак. Но не все шло гладко.

Главным среди нас всегда бывал тот, чью власть признавали все, и признавали добровольно. Он должен был уметь лучше других делать вязанки и таскать их не спотыкаясь, глубже других вонзать топор в ствол, раньше других вскакивать на гребень сложенного костра, из которого неожиданно вырвалось пламя. Вот это и есть главный. Мартинес был главным — собранный, крепкий, словно сжатый кулак. Я никогда не забуду его глаз, его орлиного носа над густой черной бородой.

Когда я вернулся в ранчо, Мартинес рассказывал о своей беседе с хозяином.

— Я и говорю ему: «Дон Бруно, вот уже двадцать лет, как я работаю на вашем участке. Пора хоть один костер из яны отдать нам». Хозяин оглядел меня с ног до головы, вынул изо рта окурок сигары и сказал: «Слушайте, а вы знаете, сколько стоит костер из яны?» — «Спросите на Кайо, знаю я или нет». — «Таким костерчиком, Мартинес, вы заработаете больше, чем я», — процедил он, подойдя ко мне вплотную. «Мне нужен костер в тысячу мешков» — «Да вы собираетесь разорить меня, приятель».

Мартинес остановился, поднял кружку с агуардьенте и осушил ее, словно это была вода. Повесив кружку на ветку дерева, он продолжал:

— Тогда я взял шляпу, взглянул на дверь и говорю: «Что ж, не сделаете мне такого подарка — я в этом году уйду от вас». Ну, ясно, старик согласился. Вот поэтому мы снова оказались на Кайо.

— Ладно, надо понемногу вязать яны, — сказал Канарец.

— Говорят, здесь их полно, — откликнулся Андрес. — Нужно только взяться.

На следующий день мы распаковали инструменты.

Лезвия топоров вонзались в стволы, которые содрогались от каждого удара. Сыпались пожухлые листья, и раненое дерево с треском рушилось на землю. Сок обагрял наши топоры. Затихал один удар, и тут же раздавался другой, глухой и отрывистый. Затем все умолкало. Шум падающих листьев замирал, как внезапно прекратившийся ливень. Стойкий, резкий запах пропитывал все вокруг — начиная с земли и кончая посудой. Но нас пятерых интересовало только одно — собственный костер из яны.

Андрес каждый раз, когда мы встречались — я шел за стволами яны, а он уже нес свои к месту костра, — повторял:

— Я видел яны, там их много.

— Лишь бы все ладно было, — отвечал я.

И мы работали без устали. В полночь просыпались и шли складывать костер. Это дело требует от угольщика всех его знаний и сил. Положить один ствол на другой, пригнать их вплотную, сверху класть еще и еще, да так, чтобы этот штабель свежей Древесины стал прочным, словно камень. Иначе потом может случиться беда. У нас уже было заготовлено несколько сотен стволов яны для последнего костра, когда Андрес сказал:

— Сегодня вторник.

— Завтра придет «Амалия», — пояснил Канарец.

Мартинес точил мачете и, не отрывая глаз от клинка, произнес:

— Завтра, Антонио.

Я взглянул на канал, пытаясь рассмотреть плот, но из зарослей торчал только кончик шеста.

— Ладно, завтра, — сказал я и проскользнул под сетку от москитов.

На рассвете я опять плыл по каналу. Над моей головой с криком носились коруа, внизу — спокойная вода; вдоль берегов теснились мангры, а из-под их густо переплетающихся корней выскакивали красные как кровь рачки.

Я рассчитывал быть в лавке около полудня. С моря поднялся сильный ветер, беспощадно палило солнце. В лавке я застал толстого Эрнесто и его тощую жену. Пропустив стаканчик, я уселся на берегу и стал глядеть на море в ожидании «Амалии». Она показалась часа в два. Шла с попутным ветром. Изодранные паруса раздувались, а от носа расходились волны.

Через полчаса судно пришвартовалось, и я увидел на нем какого-то парня. Он выглядел мальчишкой. Не по годам рослым мальчишкой. Белокожий, с едва пробивающимися усиками. За его спиной маячила фигура хозяина парусника.

— Эй, бездельник, что, после обеда припухаешь? — крикнул он мне.

— Хуже нет тебя дожидаться, — ответил я. — Твоя посудина хоть кого доведет.

— Меня не доведет. — И, все еще улыбаясь, он соскочил на пристань.

Следом сошел парень с усиками. Я разглядел его очень хорошо. Он был выше всех нас, на вид ему было года двадцать четыре, а может, года на два побольше. Парень казался сильным. У него была крепкая шея, беспокойные глаза и кожа белая, как молоко. Мне такие люди не нравятся.

Хозяин парусника протянул мне руку: