Уильям Теккерей - Четыре Георга

Их величества отличались необыкновенной общительностью: "Придворные хроники" сообщают о многочисленных визитах, которые монархи наносили своим подданным, как благородного, так и простого звания; мы узнаем, с кем они обедали, в чьих загородных замках останавливались, под чьим более скромным кровом любезно пили чай и ели хлеб с маслом. Некоторые вельможи, принимая у себя королевскую чету тратили на это огромные деньги. Иногда в качестве особой милости король с королевой крестили детей в знатных семьях. Мы читаем, что эту честь они оказали в 17$6 году леди Солсбери, а в 1802 - леди Честерфилд. "Придворные новости" подробно описывают, как "Ее Сиятельство" принимала "Их Величества", лежа на роскошной кровати, "в белом парчовом туалете с пышными кружевами, а одеяло, белое парчовое, было все расшито золотом, занавеси же были алого шелку на белой подкладке". Младенца сначала внесла мамка и передала маркизе де Бат, которая возглавляла штат нянек. Маркиза передала малютку на руки королеве. А королева уже передала его епископу Норичскому, и тот совершил обряд крещения, после чего граф Честерфилд, опустившись на одно колено, протянул его величеству чашу горячего вина на большом золотом подносе. Держа его на алой бархатной подушке. Случались и неприятности при коленопреклонениях перед монархами. Бабб Доддингтон лорд Мелком, крайне тучный и одышливый мужчина, в роскошном придворном одеянии стал на колени, как рассказывает Камберленд, и не мог встать, ибо был слишком тяжел и чересчур туго затянут. "На колени, сэр, на колени!" - крикнул лорд гофмейстер одному провинциальному мэру, который должен был прочесть адрес его величеству; однако мэр продолжал свою речь стоя. "На колени, сэр!" - в ужасном волнении кричит гофмейстер. "Не могу, оборачиваясь к нему, отвечает мэр. - Разве вы не видите, что у меня деревянная нога?"

Превосходная книга "Дневники и письма семьи Бэрни" дает нам подробную картину жизни при дворе старого доброго короля Георга и старой доброй королевы Шарлотты. Король каждое утро вставал в шесть часов и два часа проводил в полном одиночестве. Ковер в спальне он считал излишней роскошью. К восьми часам подымалась королева и все королевское семейство, и все шли в дворцовую часовню. Коридоры не освещались; в часовне было полутемно; принцессы, гувернантки, пажи дрожали от холода и ворчали; но холод ли, жара ли, они все равно должны были идти, и дождь ли, ведро, тьма ли, свет старый храбрый Георг всегда был на месте, чтобы произнести "аминь" в ответ капеллану.

Королева в бумагах Бэрни представлена особенно полно. Это была рассудительная, строгая дама, очень величавая в торжественных случаях и довольно простая в обычной жизни; изрядно начитанная по тогдашним временам, она разумно судила о книгах; была скупа, но справедлива, обычно милостива к домочадцам, но совершенно неумолима в вопросах этикета и терпеть не могла, когда кто-нибудь из ее приближенных заболевал. Она назначила мисс Бэрни нищенское содержание и чуть не насмерть уморила бедную молодую женщину. При этом она была совершенно убеждена, что оказала ей величайшую милость тем, что оторвала от свободы, славы и интересных занятий и обрекла чахнуть в тоске и безделии при своем мрачном дворе. Для нее он не был мрачным. Будь она там служанкой, а не госпожой, она бы никогда не дрогнула духом, - у нее бы все до последней булавки лежало всегда на месте и сама она в любую минуту была бы к услугам господ. Уж ее-то нельзя назвать слабой, и в других она не прощала этого свойства. Она держалась безупречно, и бедные грешники вызывали у нее яростную ненависть, какой иногда грешит добродетель. За долгую жизнь у нее, наверное, были свои тайные страдания, о которых уже никогда никто не узнает, - не только из-за детей, но и из-за мужа, - в те дни, когда он терял рассудок; когда невнятная его речь лилась сплошным потоком глупости, злости, несправедливости, а она улыбалась в этом невыносимом положении и оставалась с ним ласковой и почтительной. Королева вею жизнь храбро исполняла свой долг и того же требовала от других. Однажды на крестинах в королевском семействе дама, державшая на руках младенца, от усталости почувствовала себя дурно, и принцесса Уэльская попросила у королевы для нее позволения сесть. "Пусть стоит", - отвечала королева, стряхнув табачную крошку с рукава. Сама бы она, если бы понадобилось, могла простоять так на ногах, не дрогнув, хоть до тех пор, пока у внука вырастет борода. "Мне семьдесят лет, - негодуя произнесла королева, обращаясь к уличной толпе, остановившей ее портшез, - я пятьдесят лет королева Англии, и меня никогда никто не оскорблял". Бесстрашная, суровая и несгибаемая старушка-королева! Не удивительно, что сыновья постарались сбросить с себя ее власть.