Бердыназар Худайназаров - Люди песков (сборник)

Я охватил валявшуюся рядом палку. Мальчишки ринулись врассыпную. Сразу осмелев, я кинулся догонять того, кто первый начал дразниться. Бегу за ним и ору, так ору, что самому страшно.

— Ма-а-а-ма!.. Убьет!..

Из ближайшей мазанки выскочила женщина, за ней — мужчина в наброшенной на плечи шинели. Видя, что силы неравные, я остановился и швырнул палку. Мальчишка увернулся от нее и спрятался за мать.

Просто взять и уйти я не мог — все во мне клокотало. Я стоял набычившись и сопел, поглядывая на них троих. Кажется, взрослые были удивлены, что я не тороплюсь убраться восвояси. Женщина сердито поглядывала на меня и что-то говорила, то наклоняясь к сыну, то поворачиваясь к мужчине и показывая на меня глазами. Почувствовав, что защита надежная, мальчишка заорал:

— Ишачок! Ишак!

— Щенок! — крикнул я. — Трусливый пес!..

Мужчина шагнул ко мне. Я решил стоять насмерть и молча смотрел, как он подходит, как блестят пуговицы шинели. Лицо у него было странное: то мне казалось, солдат сердится, то губы его под пышными усами раздвигались в чуть заметной улыбке.

Солдат подошел ко мне и сказал:

— И где ж твое "здравствуйте"?

— Здравствуйте! — пробормотал я себе под нос.

Он чуть заметно кивнул в ответ.

— Откуда же ты такой явился?

Я объяснил, откуда мы, зачем приехали.

Усатый ничего не сказал, задумался, опустив голову. Порыв холодного ветра откинул вдруг полы шинели, и я увидел, что у него нет рук… Торчали перебинтованные запястья, а кистей не было совсем. Первое, что мелькнуло у меня в голове: "Он не может побить меня!" Только теперь мне стало страшно. Безрукий, словно застыдившись, сунул культи в карманы. Но стыдно-то было не ему — мне. Особенно за то, что я не поздоровался, когда он, солдат, фронтовик, подошел ко мне.

— Ты смелый парень, — сказал солдат, поняв, видимо, что творится у меня в душе. — Мне это нравится. Если кто-нибудь пристает, обязательно надо дать сдачи. Да как следует, чтоб неповадно было. А вот палку кидать… Ты посмотри, какая палка. А если б она угодила в голову? Убить бы мог. И потом, он же вдвое меньше тебя, ты-то вон — мне выше плеча, можно сказать, взрослый парень. Бить того, кто намного слабее? — Он покачал головой. — Задирается, дай тумака, а лучше скажи его матери. Ему стыдно будет, придется просить прощения. Тебя как зовут?

— Тайхар…

— Ну, имя у тебя не очень… Перемудрили твои родители. Они, конечно, хотели как лучше, от сглаза хотели уберечь. А ты вон какой красивый вырос, не подходит тебе это имя. Только все равно стесняться не надо. Меня тоже нарекли не больно-то — Италмаз [32] Италмаз — собаке и то не нужен. . А я как стал паспорт получать, взял да и отбросил две буквы. Имя-то какое получилось — Алмаз!..

Я невольно улыбнулся. Он тоже ответил мне улыбкой. Я ждал, медлил. Мне хотелось потолковать с солдатом, расспросить, как там, на фронте. Но Арча-ага позвал меня — пора было трогаться в путь.

Мы ехали той же тропкой, по которой вчера утром въезжали в этот незнакомый аул. Но тогда ишаки шли налегке и, чувствуя приближение жилья, бежали резво, то и дело стараясь обогнать друг друга. Сейчас, основательно нагруженные, они были совсем не так веселы.

Зато у меня настроение было намного лучше вчерашнего. Я вел корову! Вез хлеб! Конечно, мамин браслет хороший, очень хороший, и мама его любила, ко ведь браслет всего-навсего украшение. А корова!.. Корова, которая месяца через полтора отелится, — это для нашей семьи — жизнь! Да и мешок джугары не пустяк. Без украшения прожить можно, попробуй без еды проживи!..

Солнце, медленно поднимаясь, мало-помалу приближалось к нам. Небо было чистое, ни облачка, и все равно солнечным лучам не удавалось согреть воздух. Мне даже казалось, что мороз все время крепчает. Мы двигались медленно: впереди, один за другим, вышагивали ишаки, за ними плелась корова, а мы трое молча шли сзади, замыкая караван.

— Пальван-ага! — прервала молчание тетя Мяхек. — Как думаете, когда дома будем?

— Как ишаки пойдут, — не оборачиваясь ответил Арча-ага. — Хорошо бы подгадать к темноте.

— Почему? — удивилась тетя Мяхек.

Старик резко обернулся.

— Да потому, что стыдно! Стыдно, Мяхек! Когда жили в песках, аргыш не был для нас позором. Ездили и в Теджен, и в Ашхабад. Потому что пески, не будешь на них пшеницу выращивать! Но когда живешь в пойме такой реки!.. Жить на Амударье и ездить в аргыш — выпрашивать у людей хлеб!.. Аргыш!.. Одно название, что ар-гыш! Уж если отправляешься за зерном, пусть все будет как должно! Впереди шагает вожак с колокольцем на шее, за ним тянется цепочка верблюдов, а ты идешь и слушаешь, как позвякивает колокольчик, как то и дело взревывают самцы… Подъехал к балочке, снял вьюки, пустил верблюдов пастись, а сам выглядел саксаул покрепче, такой, что на каждой ветке хоть тушу баранью вешай! — расстелил кошму, бросил подушечку, накинул на плечи тулуп, в тунче щепоть чая — девяносто пятого номера — и наслаждайся жизнью!.. Это аргыш. А мы? Тащимся за полудохлыми ишаками! Арча-пальван возвращается из аргыша на ишаке!.. Судьба!.. Никуда, видно, от нее не денешься! Вот ты говоришь, не сетуй, Арча-ага. Да я не сетую, я ругаю себя, Мяхек! Иметь в руках землю, воду и не прокормиться!.. Колхозное поле само собой; пшеница, хлопок — это отдай, это для фронта, а вот приусадебный участок!.. Его для того тебе и дают, чтоб с него кормиться!.. Нет, я решил. Приеду, ставлю на огороде шалаш, и вся моя надежда на землю. И жить там буду, на огороде. Чай сам как-нибудь вскипятить сумею. Время еще есть — дней у бога хватает, — одолею к весне клочок земли!