Мемпо Джардинелли - Жаркая луна. Десятый круг ада

Но почему, черт возьми, они так запаздывают? Прошло уже два дня. Чего они ждут?

Нет, они вот-вот нагрянут. Он может лишь думать и вспоминать. Ждать. Он все это заслужил. Со смертью и с жестокостью не играют. Это было ослепление, сумасшествие, виной которому была его страсть к той девушке, имени которой он никогда не произнесет. Никогда больше? Да, мать твою, никогда больше.

Рамиро подумал, что можно бы спуститься, пройтись, перекусить. Но не решился. Он стал прохаживаться по комнате. Возможно, он сумел бы убежать, и почему он, дурак, не делает этого? Нет, ерунда. Все может запутаться еще больше. «Куда же больше?» — спросил он себя в зеркале. «Вот увидишь», — как будто отвечало ему отражение.

— Не понимаю, не понимаю, — повторил он громко, — я сойду с ума. Почему они не едут за мной, черт побери?!

Он подошел к кровати, закурил и прилег. Понять, для начала понять. Понять, как случилось, что его жизнь разбилась за какие-то три ночи, наполненные раскаленным воздухом. Ах, черт побери, зачем только он вернулся в Чако? В Чако, на эту горячую землю, в тропики, в сельву, в заросли, населенные возбужденными людьми. Как она. Та, у которой теперь нет имени, и эта жара, и луна. Плохая компания, сказал он себе. Он выпил глоток кока-колы и подумал о Паоло и Франческе и о грехе блуда, и о вреде, нанесенном ближнему своему. «Но я не ближний, я преступник, я осужден уже», — пробормотал он и подумал, что место его во втором круге ада вместе с Семирамидой, Дидоной, Клеопатрой и Еленой Троянской. И вспомнил он изящное исследование писателя Марко Деневи: Паоло — это воображала и дурак; Франческа, хотя и да Римини, но на деле — сластолюбивая лентяйка, а Джованни, чудовище на башне, — нежный влюбленный. Рамиро сам был до некоторой степени влюбленным Джованни. Но влюбленным в смерть. И потому достоин того, чтобы перейти из круга второго прямо в седьмой, где распоряжаются Минотавр и Герион.

Ну почему за ним не идут? Это все происки сукина сына Альмирона. Переход из круга второго в седьмой задерживается. Еще долго ждать, очень долго, потому что он был молод и жил на ничейной земле. Парагвай был ничьей землей, и город Асунсьон, и этот отель, и Чако, и вся Аргентина. Ничья земля: там, где рано еще умирать и поздно уже любить. Вот оно, его наказание.

Не важно, что его пропустят через «машину»… Всех допросов, пыток все равно будет мало. Не будет наказанием ни скандал, ни общественное мнение, озлобление этих тупиц и ничтожеств, которые будут проклинать его до появления другой жареной истории, а потом забудут и совсем переменят тему, отупев от жары. А с осени начнут готовиться к новым жатвам. Потом — сбор хлопка, надежды его земли. А военные все будут оставаться у власти, и такие, как Гамбоа, будут распоряжаться всей страной. Но и этого мало. И ни кровавое озеро Круга седьмого, ни стрелы Кентавра всякий раз, когда захочешь выпрямиться, не будут самым страшным наказанием. Карой будет то, что он еще молод и жив и не сможет ни умереть, ни любить на этой ничейной земле.

Зазвонил телефон, и он вскочил с постели. Наконец-то за ним пришли. Он снял трубку. Это был портье.

— Сеньор, вас спрашивает какая-то сеньорита.

Рамиро сжал трубку, сдерживая дыхание. Он посмотрел в окно, отрицательно качая головой. Потом взглянул на Библию, лежащую на ночном столике, и подумал о Боге. Но Бога у него не было. Его вообще не было. Отныне у него было только воспоминание о горячей луне в Чако, отражавшейся в маленьком кусочке кожи, самой соблазнительной кожи, какую он когда-либо знал.

— Что вы сказали?

— Сеньор, вас спрашивает сеньорита, почти девочка!

Я все время знал: то, что я делаю, ужасно, но продолжал делать. И стоило мне подойти к самому краю ада, как я, подобно шару боулинга, который набирает скорость и силу по мере движения, себя уже не сдерживал. Не важно, сколько кеглей я собью. Главное — катиться.

Человек, которому вот-вот стукнет пятьдесят и который чувствует себя сложившимся в том смысле, что он уже свершил то, что хотел и мог, испытывает нечто среднее между скукой и беспокойством. У этого человека есть два пути: начинать готовиться к старости, удовлетворившись достигнутым, либо пребывать в отчаянии оттого, что чего-то добиться не удалось. С другой стороны, он может израсходовать оставшийся в пороховнице порох по принципу: либо все, либо ничего. Я выбрал последний вариант. Грис меня поддержала. И без всяких оговорок.