Мемпо Джардинелли - Жаркая луна. Десятый круг ада

— Мама плачет и плачет и будет дальше плакать, а мои братья совсем убиты, да и я уже не могла ждать больше, мне не терпелось увидеть тебя, я все звонила, но твоя мама говорила, что ты спишь. Она отвечала сердито, видно, я ей не нравлюсь. — Арасели звонко засмеялась.

Рамиро спросил себя, из чего сделана эта девочка. Он мог дать голову на отсечение, что она не плакала ни одной минуты.

— Арасели, я думаю, нам надо поговорить.

Она посмотрела ему прямо в глаза и села, поджав под себя ноги. Он следил за дорогой и не сразу заметил, что она ест его глазами. Ему даже показалось, что она вдруг стала серьезной.

— О чем?

— Ну, обо всем, что произошло. Было много событий.

— Я совсем не хочу говорить об этом. Не хочу.

— Почему же?

— Не хочу, потому что не хочу.

И включила радио, которое было настроено на бразильскую станцию, передававшую песенку Марии Креузы. Рамиро нахмурил брови, но ничего не сказал. Он вел машину в молчании, и они уже миновали центр города. Она двигалась на своем сиденье в такт песенке.

— Куда тебя отвезти?

— Куда хочешь. Сначала выедем из города.

— В Фонтану?

— Куда хочешь. — И она продолжала раскачиваться, теперь уже в такт песенке, исполняемой Хобимом.

Рамиро переехал дорожный разъезд. Мимо проносились многочисленные ресторанчики, издающие чудесный запах жарившегося мяса и говяжьих внутренностей, кафе для водителей, и вскоре они выехали на шоссе. Ночь была ясная, освещенная полной луной. Рамиро свернул на Макалье, оттуда они проедут через Порт-Тироль и через какие-нибудь полчаса приедут в Фонтану.

После того как они свернули с шоссе номер 16, Арасели попросила его остановиться. Рамиро почувствовал, что у него напряглись мускулы на шее.

— Нет, девочка, сегодня нет, э! Перестань-ка…

Он не затормозил и продолжал ехать с той же скоростью.

— Я хочу, — сказала она голосом маленькой девочки, потерявшейся среди толпы в аэропорту. — Я хочу сейчас.

Ее дыхание стало прерывистым, хриплым. Рамиро сказал себе, что это невозможно, что она ненасытна. «У нее бешенство матки, что ли, и это я в ней разбудил, не может быть, она меня всего высосет, я не хочу», — бормотал он что-то и весь вдруг задрожал от возбуждения, когда почувствовал ее руку на своей ноге.

— Только не сегодня, умоляю тебя, я очень устал, — сказал он, снимая ее руку, стараясь держать машину под контролем. — Я не сплю уже две ночи.

— Ты проспал сегодня весь день, — бросила она голосом обиженной девочки, будто у нее сломали любимую куклу.

— Все равно я устал. Арасели, пожалуйста, пойми.

И они умолкли, а он продолжал вести машину, наблюдая за девочкой уголком глаза, и ему показалось, что она надула губы, как будто вот-вот заплачет. Глаза ее блестели.

— Не сердись и пойми меня, я очень устал… — сказал он.

На самом деле ему было страшно. Поведение этой девчушки совершенно непредсказуемо. Он ужаснулся, поняв вдруг, в чьих он руках: сколько будет гореть ее желание, ради которого она вытащила его из полиции? Сколько времени сможет он вести эту игру с девчонкой, которая возбуждала его до такой степени, что он терял самообладание? И сможет ли он справиться с ней.

Арасели не то застонала, не то сглотнула слюну — он не разобрал.

Она дышала взволнованно, прерывисто; потом положила руку на его пенис, который мгновенно затвердел. Рамиро был в ужасе. Он тоже был разгорячен, как та луна, которая опять сверкала, отражаясь на дороге. Он снова хотел сбросить ее руку, но Арасели кинулась на него и начала целовать в шею, стонать ему в ухо, слюнявя его, этакий новый Катон, произносящий свое «Carthaginem esse delendam» [10] «Карфаген должен быть разрушен» (лат.) — таким призывом заканчивал все свои речи римский сенатор Катон Старший. , но Карфагеном был он, Рамиро, и он не мог остановить ее, а так он, черт побери, и впрямь будет разрушен. Он остановился на обочине, потому что «фиатик» начал выводить зигзаги и Рамиро был уже не в состоянии следить за рулем.

Пока он старался вырваться из объятий Арасели, она протянула руку, потушила фары и повернула ключ, чтобы выключить мотор. Потом она начала посапывать, как кошка в брачный период, приговаривая:

— Возьми меня, возьми меня, любимый. — Она рванула в неистовстве застежку на его брюках и схватила его пенис одной рукой, в то время как другой поднимала себе юбку. И Рамиро снова увидел в нежном свете луны, который проникал в машину, ее матовые ноги, покрытые блестящим пушком, и маленькие белые трусики, из которых выбивались волосики. И он понял тогда, что сопротивляться выше его сил, что он превратился в марионетку. Он грязно выругался, когда она в возбуждении укусила его за плоть, схватил ее за волосы и, приподняв на высоту своего лица, начал целовать, чувствуя ярость и неистовство, понимая, что снова стал зверем; он прилег на сиденье, резко подвинул девчонку, которая сидела на нем верхом, сдергивая одним рывком с нее трусы. Он проник в нее грубо, как насильник, а она дико закричала и сразу стала плакать, как звереныш, от наслаждения и похоти. Они неуклюже обнимались, с силой толкая друг друга, чтобы разжечься сильнее, и машина качалась вместе с ними. И так они продолжали неистово, пока не достигли бешеного, почти животного оргазма.