Аугуст Гайлит - Тоомас Нипернаади

- Этакий шут шестидесяти лет! - поминает Мадис хозяина. - Какого рожна опаять на ярмарку покатил! Быка ему приспичило сбыть. Стоял бык в хлеву непроданный, мог бы и дальше стоять. Правда, старик быка ненавидел, ярый был зверь, злобный, всю жизнь вверх дном переворачивал. До ярмарки еще сколько дней было, а хозяева все своего злыдня укрощали, приваживали, что ни утро, привяжут его к телеге и шествуют по двору. Зверь зловредный, сколько телег переворотил, дыбился, на лошадь бросался — ни укороты, ни увещевания не помогли. Одному богу известно, вернутся ли хозяева с ярмарки живыми. Лийз за вожжи села, отец с сыном взяли по кнуту — так и вышли на дорогу. Именно так — отец с одного бока, сын — с другого, вроде как в клещи взяли быка. Если все у них сладится и быка продадут, то раньше завтрашнего дня их и не жди. Вот уж погуляют да попоют. Обещали сторговаться там с какой-нибудь батрачкой да поденщиком, толком-то на хуторе ничего не сделано.

«Может, косу взять да сходить овес поглядеть?» - подумал Мадис Моормаа. И решил было так и поступить, но вдруг заметил — посреди двора стоят двое. Глядит батрак — и в самом деле, один — мужик, другая — девушка, чего этим чужакам здесь надо? Поглядел, поглядел, достал из кармана трубочку и стал ждать: не бросаться же сразу на незнакомых?

Дойдя вместе с Кати до Хансуоя, Тоомас Нипернаади, словно в изнеможении, садится, отирает пот и говорит:

- Слава богу, наконец-то мы дома! Теперь, Кати, смотри: здесь я родился, рос и жил, и все эти поля и леса за многие годя полюбились мне. Погляди-ка, вон вековая липа на меже, раньше оба вся была увешана пчелиными гнездами, а в ее высокой кроне жили аисты.

- А ты, Тоомас, совсем не рад, - отозвалась Кати. - Глаза усталые и печальные, и голос какой-то расстроенный. Не поспешишь на хутор порасспросить своих, сидишь на этом камне как чужой.

Нипернаади попытался улыбнуться, взял ее руку в свои.

- Кати, я растроган - сказал он, - оттого и серьезен. Подумай сама, когда много времени спустя ты снова попадаешь домой, отчего-то становится грустно. Подойди лучше, присядь рядом. Твоя правда — надо пойти, взглянуть, проветрены ли, прибраны ли комнаты. Не могу же я привести тебя в какой-то хлев? Так что ты подожди здесь, посиди и подожди меня. Положи свой узелок рядом и ничего не бойся, я скоро вернусь.

Вздохнув, он поднялся, пошел к дому и вошел. Поздоровался, испытующе глянул на сидящего у окна батрака и спросил:

- А что, хозяин дома? Или хозяйка? У меня к ним дельце имеется.

- Никого нет, - буркнул батрак. - Быка повели на ярмарку, раньше завтрашнего нечего их и ждать.

Нипернаади повеселел и поспешно зашарил по карманам. Но нашел только старую трубку.

- Попробуй-ка эту трубку, - радушно предложил он батраку, усаживаясь рядом. - Это совсем не такая простая трубка, как кажется на первый взгляд, она из самого настоящего розового дерева, и прежде чем из него сделали вот эту штуку, его раз сто вымачивали в маслах и дорогих соках. Затянись как следует и увидишь — дело говорю.

А когда Моормаа попробовал и похвалил его трубку, Нипернаади продолжил:

- Хозяину я прихожусь далекой родней, через дражайшую его супругу.

- Она у него давным-давно померла, - презрительно процедил батрак, пуская дым в потолок.

Нипернаади в ужасе подскочил, большими глазами уставился на батрака и воскликнул:

- Да что ты говоришь? Такая сердобольная, такая замечательная хозяюшка умерла?

- Да уж лет двадцать тому — равнодушно пояснил Моормаа.

Нипернаади опустился на стул, поуспокоился и с досадой произнес:

- Двадцать лет тому — а я и не знал! Так она и бывает, когда не навещаешь своих дорогих родственников. Я, видишь ли, издалека, и последний раз был здесь совсем еще мальчишкой. А хозяин-то — как же он, бедолага, баз жены?

- Этакий шут шестидесяти лет, - выпалил в сердцах Мадис Моормаа, - только и думает, что о бабах да о свадьбах!

И обретя наконец-то заинтересованного слушателя, поведал о своем хозяине и его непристойной жизни, о сыне Яане и его жене, о хуторе и скотине, о полях и хлебах, о соседях и родных. Все рассказал до мелочей — нашел-таки друга, который слушал его ругань и брюзжание и во всем с ним соглашался. Такой славный человек.

Уже они не по одному разу попробовали трубки друг друга, наговорились всласть, а Кати все ждала и ждала.

- Да ты же с женщиной, чего ты ее в дом не зовешь? - спохватился батрак, выглядывая в окно.

- А-а, ты прав, - безразлично отозвался Нипернаади. - Да она не моя, сирота она, увидел ее на дороге, ну и взял с собой. Может, ей тут работа найдется, теперь ведь на хуторах уборка вовсю, какой хозяин откажется от пары работящих рук?