Аугуст Гайлит - Тоомас Нипернаади

- Врешь! - рявкнул вдруг Нипернаади, привстав. - Все от первого до последнего слова — вранье!

Кюйп налил остатки водки в свою рюмку, выпил и принялся писать счет.

- Пьем вдвоем, а платишь ты, - смеясь повторил он. - Может, желаешь еще бутылочку, чтобы закончить это прекрасную выпивку? Платишь честь честью по этому счету, и я тут же несу еще одну бутылку!

Схватил деньги, живо пересчитал и быстро сунул за пазуху.

- Нет, отчего же, - успокоенно продолжал он, - я ничего не соврал. Я тебе как другу рассказал, конечно, тебе решать, верить или не верить. Только ответь — ты когда-нибудь слышал, чтоб я врал? Хоть в самой мелочи, по самому пустяку?

- Все вы здесь одним миром мазаны — обманываете, крадете, врете! - кричал Нипернаади. - Боитесь, что вокруг зазеленеют луга, вы как водяная землеройка в болоте без своих промоин, как рыба без воды. Любите эти грязные заливчики, бульканье воды под кочками, хриплое чавканье болота и его туманы. Вы еще в материнской утробе срослись со своей голубикой, подбелом, папоротником и болотной рябиной.

Он подошел к Кюйпу и трахнул кулаком по столу.

- Но я не оставлю вам этой радости! - закричал он. - Я вызову себе в помощь тысячу человек, завизжат пилы, засверкают лопаты, к осени болото будет осушено, и плуг сровняет последние кочки. Там, где были бездонные промоины и урчащие воронки, зазеленеют луга, раскинутся поля. Здесь вырастут зажиточные хутора, и через пару лет ты даже не узнаешь свое Маарла.

Кюйп, опираясь на лавки и столы, добрался до шкафа, достал новую бутылку и выставил на стол.

- Заплатишь еще за это? - попросил он, - последнюю и лучшую?

Он стал вдруг таким маленьким и жалким, согнулся в три погибели над столом, заискивающе-просительно глядя на Нипернаади.

- В самом деле, ведь ты купишь своему другу Кюйпу эту бутылку? Ох боже ж ты мой — ты такой богатый, и никогда не было границ твоей щедрости. Отец завещал тебе полмиллиона крон — добрый папа, милый папа, я бы носил такого, как божью коровку на ладони, боялся бы дохнуть на него. А мой? Купишь эту бутылку? Скажи слово, одно маленькое словечко — и пробка вылетит из нее, как ракета. А, дружище?

Нипернаади бросил деньги, и Кюйп, как собака, подхватил их на лету.

- А Маарла не трогай! - мрачно-угрюмо сказал он, засовывая деньги в карман. - Не нужны здесь ни ты, ни тысяча твоих человек — идите в другие края осушать свои болота.

Он пил большими, жадными глотками, глаза покраснели, губы распухли, зарумянились острые скулы.

- Маарла не трогай! - повторил он, - пусть чавкает, журчит и туманится, мы к этому привыкли.

- Спущу его до капли! Воскликнул Нипернаади.

- Ах вот ты какой, сволочь такая! - угрожающе сказал Кюйп. Он встал, хотел двинуться к Нипернаади, но всей своей тяжестью рухнул на стол, перевернул его вместе со всеми бутылками, стаканами, тарелками и сам как подкошенный упал и заснул среди осколков. Ворчал, грозил, но двинуться был не в силах.

Нипернаади оставил его и пошел на паром.

Осточертели ему Кюйп, Йоона и Маарла. Хотелось отправиться дальше, повидать новых людей и новые места.

Но к вечеру Йоона с патронами, бурами и фитилями вернется домой — что ему делать с ними? Ох эти буры и патроны, ох этот послушный глупец Йоона! Может, уйти отсюда, пока Йоона еще не вернулся? Убежать, не оставив следа? Но тогда они будут смеяться все эти Кюйпы, Анне-Мари, Йооны, был тут, дескать, самохвал, осушитель болот, да струсил, удрал, не успел болото толком разглядеть. И будут каждому проезжему, каждому прохожему, каждому, кто заглянет в трактир, показывать его молотки, буры, патроны. Будут издеваться, да с каким удовольствием, окрестят его трусом и бог знает кем еще!

Нет, придется ему остаться. Придется ему повозиться с этим болотом, с этими людьми.

Расстроенный, мрачный, он побродил по лесу, вернулся, снова лег на паром.

Под вечер в трактире раздалась страшная ругань. Проснулся Кюйп. И не заставил себя ждать, заявился на паром, бледный, отекший, с припухшими глазами. Стонал и, держась руками за голову, горько жаловался:

- Ох я несчастный! Что я наделал! Как последняя скотина, разбил свои рюмки тарелки, бутылки, весь пол завален осколками. Каторжник я, последний негодяй! Просыпаюсь и что я вижу: все разломано, все перебито, до последней рюмашечки. Кто возместит мне убытки?

Он вопросительно посмотрел на Нипернаади.

- Ты не заплатишь? Нет?

- Как же, как же, - добавил он тут же плаксиво, - станешь ты платить за то, что я напоганил! В какую книгу мне занести эти немыслимые убытки? В какую графу? С каким объяснением? Я-то уже радовался: сегодня заработал хотя бы крону-другую, сегодня наконец у меня завелась толика денег! Не тут-то было — одни убытки, одни убытки! А вернется Анне-Мари, что я ей скажу? Когда тарелка потребуется, стакан или чашка? Даже дорогой фарфоровый кофейник и тот пополам треснул, а от носика остались одни воспоминания. Двадцать лет он мне служил, радовал глаз и ласкал сердце — а теперь нет и его! Кончился! Ох, боже ж ты мой, бедный я разнесчастный!